Свами Абхишиктананда: САННЬЯСА Опции

[Рамачандра]

В продолжение темы о христианском ашраме в Шантиванаме. Отрывок из книги Свами Абхишиктананды (Анри Ле Со) о традиции индийской санньясы, посвящение в которую он имел наряду с посвящением в бенедиктинское монашество.



http://www.krotov.info/libr_min/12_l/les/o.htm

Анри Ле Со родился 30 августа 1910 года в Сен-Бриаке (Бретань, Франция). Уже в раннем детстве он почувствовал призвание к священству и впоследствии поступил в семинарию Католической Церкви. В 1929 году он решил стать монахом и поселился в бенедиктинском монастыре святой Анны де Кероган. За 19 лет монашеской жизни он исполнял обязанности библиотекаря и организатора богослужения. Во время II-ой Мировой Войны Анри Ле Со был призван в армию, где с ним произошло первое чудо: удивительным образом ему удалось бежать из немецкого плена, куда он попал в 1940 году. Индия давно привлекала Анри Ле Со и он начал интересоваться её духовными богатствами уже в 1934 году. Он искал пути достижения более осмысленной и яркой духовной жизни, и надеялся обрести её в Индии. Ле Со связался с отцом Жюлем Моншаненом, который был деревенским священником в Тамил-Нанду и мечтал о медитативной жизни индийских аскетов-санньяси. Оба священника имели сходные призвания и, преодолев множество препятствий Ле Со получил разрешение отправиться в Индию. В 1948 году он отплыл из Марселя в Коломбо, а 15 августа 1948 года, в первую годовщину независимости Индии, он ступил на индийский берег. Ле Со поселился вместе с Моншаненом в Кулиталае и принял решение основать ашрам на берегах реки Кавери в Таннирпалли (Южная Индия). В 1950 году два монаха создали ашрам Пресвятой Троицы в Шантиванаме (“Лес Мира”), назвав его Сатчитананда Ашрам. Анри Ле Со сменил одежду бенедиктинца на кави индийского санньяси и принял имя Свами Абхишиктананда (“Блаженство Помазанника”). Он выучил тамильский и санскрит, полностью погрузившись в индийскую традицию и образ жизни. Решающим событием для Абхишиктананды стала встреча со Шри Раманой Махарши (1879-1950), величайшего индийского мудреца XX-ого столетия в 1949 году в его ашраме в Тируваннамалаи. Эта встреча оставила в жизни Абхишиктананды глубокий след. После того, как Шри Рамана Махарши оставил материальное тело, он встретил другого мудреца, Шри Джнянанаду Гири в Тирукойлуре и стал его учеником. Свами Абхишиктананда провёл несколько месяцев в пещерах святой горы Аруначала между 1950 и 1955 годами, пребывая в глубокой медитации. Между тем, христианский ашрам в Шантиванаме не привлёк новых последователей, и в 1957 году отцу Моншанену из-за болезни пришлось вернуться во Францию. В тот же год он умер в Париже. Абхишиктананду стал привлекать север, и он несколько раз совершил паломничество в Гималаи. Также он часто приезжал в Варанаси (Бенарес), где познакомился со многими великими душами, такими, как д-р. Раймон Паниккар. В конце концов, он решил оставить Шантиванам и стать гималайским отшельником. В 1968 году Свами Абхишиктананда передал Шантиванам отцу Беде Гриффитсу из Кералы, а сам переехал в Уттаркаши. В 1969 году он принял участие во всеиндийском семинаре “Церковь в Индии” в Бангалоре, целью которого было применение решений II Ватиканского Собора в реалиях Индии. На этой встрече Анри Ле Со был признан пионером инкультурации Церкви в духовной сфере, литургической практике и межрелигиозном диалоге. Его пример вдохновил некоторые другие общины, такие как Джйотиникетан Ашрам, возглавляемый преподобным Мюрреем Роджерсом, экуменический ашрам в Пуне во главе с сестрой Сарой Грант и сестрой Ванданой, а также медитативные кармелитские общины. Его опыт отшельника отражён во многих книгах, адресованных преимущественно христианам, которые стремятся открыть для себя духовные богатства Индии. В 1971 году французский семинарист Марк Шадюк после длительной переписки посетил Свами Абхишиктананду и стал его любимым учеником. В 1972 году Свами Абхишиктананда и его духовный друг - индуистский гуру Свами Чидананда дали Марку двойное посвящение – в христианские монахи и в индийские санньяси в Ришикеше. В 1973 году Свами Абхишиктананда и Марк, который получил имя Свами Аджатанана, провели много времени вместе в предгорьях Гималаев недалеко от Ришикеша, изучая Упанишады. 14 июля 1973 года Свами Абхишиктананда перенёс сердечный приступ, после которого прожил всего шесть месяцев. Он описывал этот период как “великое духовное приключение”, “состояние за пределами жизни и смерти” и “пробуждение”. Свами Абхишиктананда отправился к “другому берегу” 7 декабря 1973 года в Индоре (Мадхья Прадеш). Глубоко постигнув суть адвайты (недвойственного единства), которую он открыл в Упанишадах и в личности Шри Раманы Махарши, Свами Абхишиктананда остался верен своей христианской вере, и, пережив противоречия между этими традициями, он обрёл внутреннее единство.

[Рамачандра]

БУДУЩИЙ БЕРЕГ
(1975 год, страницы 42-53)
Санньяса встаёт на нашем пути как знак, который на самом деле находится за пределами всех знаков в своей абсолютной прозрачности, и который провозглашает свою собственную смерть в качестве знака. Таким образом, он передаётся из поколения в поколение как доминирующая традиция отречения в Индии. Она появляется перед теми, чьё сердце и ум поглощены призванием санньясы и теми, кому Дух открыл вспышку бесконечного пространства внутри сердца.

И всё таки санньяси живёт в мире знаков, в мире проявлений божественного, и этот мир проявлений нуждается в нём, “находящемся за пределами знаков”, чтобы осознать невозможную возможность построить мост между двумя мирами; Кеши владеет двумя мирами, разделяя их, и, тем не менее, становится путём, которым человек достигает мира Брахмы (Чхандогья Упанишада, 8.4.1; Брихадараньяка Упанишада, 4.4.22).

Эти аскеты, которые уходят от мира и не заботятся ни о чём, как раз и являются теми, кто поддерживает этот мир. Они подобны ведической стамбхе (колонне), которая поддерживает равновесие во Вселенной (Атхарваведа 10.7 и 8). Символами их отречения становятся яджни и хомы, совершаемые священниками. В них изначальное жертвоприношение Пуруши в полной мере реализует высшую реальность Духа. Из их внутреннего огня Агни проявляется в их аскетизме (тапас) и зажигаются все жертвенные огни.

Что касается санньяси, то не важно, известны они или неизвестны. Они идут тайным путём. Нет никакого внешнего признака, по которому их можно было бы идентифицировать, они именуются алинга (т.е. “не имеющие видимых символов”), авьякта кара (авьякта – “непроявленный”, кара – “путь”). Но общество должно знать их. Оно должно осознавать, что они присутствуют, чтобы иметь напоминание о трансцендентном среди изменяющегося мира.

По этой причине, несмотря на риск деградации всего того, что человечество превращает в институт, общество всё-таки должно оставить место для монашества и публичного признания состояния отшельничества. Кроме того, обычно именно через институт монашества Дух раскрывает себя, заставляя услышать свой голос того, кого он избирает, а затем, зачастую безжалостно выталкивает его за пределы всех знаковых систем. Санньяса-дикшу невозможно сделать обязательной, но в ней уже нельзя отказывать тем, кто искренне просит её, не ради получения престижа от особого социального статуса, а чтобы посвятить всего себя исследованию Брахмана, “посвящая себя Брахману, утверждаясь в Брахмане, в поиске высшего Брахмана” (Прасна Упанишада), или, как бы сказал св. Бенедикт, поиску Бога (quaerere Deum).

Было бы, конечно, неверно рассматривать санньяса-дикшу как пустой знак без реального содержания. Её богатое содержание делает её скорее символом, чем знаком (учитывая широко принятые определения различий в современной мысли, согласно которым христианские таинства становятся символами). На самом деле санньяса-дикша содержит в себе всю конкретику символа, которая глубоко укоренена в источнике самого существа – настолько глубоко, что в некотором смысле, она содержит в самой себе саму реальность, на которую указывает.

Знак санньясы, также, как и дикши, находится как раз на рубеже, на непостижимом рубеже между двумя мирами – миром проявленного и миром непроявленного Абсолюта. Это таинство священного, живущего в состоянии наиболее возможной неполноценности, это мощный способ благодати – благодати, которая есть ничто иное, как присутствие Абсолюта, Вечного, Нерождённого, сущего в сердце царства существующего, времени, смерти и жизни; и эта благодать, в то же самое время, представляет собой непреодолимое стремление всей вселенной во всей её полноте к пробуждению в Абсолюте, в Атмане. Этот знак, эта благодать есть в высшей степени тарана, переправа, по которой человек переходит на другой берег (“для тех, кто хочет перейти на берег, где нет страха”, на запредельный берег (Катха Упанишада, I,3.2). В конце концов, это сам тарака, тот, кто переводит человека на другой берег, единственный Перевозчик, проявляющийся различными способами через риши, махатм, гуру и будд, которые, на протяжении веков пробуждались сами, и пробуждали своих братьев-людей.

Хотя истина заключается в том, что монастырская жизнь трансцендентна по отношению к любой дхарме, это естественно, что обряды и инициация, которые обозначают официальное вступление в монашескую жизнь производятся в соответствии с конкретными религиозными традициями, в которых человек родился и духовно рос. Пока мы остаёмся на уровне знаков, наилучшими знаками для нас являются те, среди которых мы рождаемся как люди, как люди, преданные Богу, даже если в последствии эти знаки будут нуждаться в очищении и освобождении от их ограничений и особенностей. Однако, в индуистской санньясе есть нечто мощное, некий пылающий вкус Абсолюта, так непреодолимо манящий тех, кто открыл внутри себя эту невыразимую тайну, о которой настойчиво свидетельствуют Упанишады. И не важно, какую религию, дхарму, они исповедуют – у них есть сильное желание стать частью великой индийской традиции санньясы. Через знак вамши, связывающий их с древними риши, они надеются открыть единого Наблюдателя, экарси, который покоится в глубине их сердец.

Для начала рассмотрим случай с христианскими монахами, которые уже обусловлены, и освобождены, своим религиозным исповеданием. Когда они встречаются со своими индийскими братьями-монахами и познают бескомпромиссный идеал санньясы, они чувствуют в самих себе непреодолимое призвание у внутреннему, более, чем к внешнему, и у них уже не остаётся времени на размышления. Они чувствуют естественное стремление брать пример с индийских санньяси и начать соблюдать хотя бы самые основные из их традиций – бедности, воздержания, абхиямы (бесстрашия), и т.д. Даже более того, они отдаются этой свободе, навеянной в их сердцах Духом. В этом случае получение новой дикши было бы бессмысленным, поскольку в полном предании себя согласно их первоначальному вероисповеданию – “suscipe…” – главное посвящение уже было дано. Это случай, который можно сравнить с парамахамсой, который, видя полный свет, сияющий внутри него, переходит естественным образом, оставив размышления, в состояние туриятита или авадхута. Есть также те, кто приезжает в Индию, не имея предварительного монашеского опыта, или даже религиозных взглядов, и когда здесь они пробуждаются, слушая Писания, или, ещё чаще, в результате прямого контакта с гуру, в котором они находят пылающий огонь, сжигающий все их желания и предыдущие устремления. Затем, вне зависимости от того, собирались ли они остаться в Индии, и получили ли такое разрешение, или им необходимо вернуться в их родную страну, они часто мечтают принести обеты индийским способом и пытаются получить разрешение на это для того, чтобы официально отделиться от общества и провести свою жизнь в недвойственном сосредоточении на внутренней тайне. (Нерада Паривраджака Упанишада, 5.1)

В связи с этим возникает проблема: хотя санньяса-дикша является завершением всех обрядов и окончательным переходом за пределы мира знаков, фактом остаётся то, что дикша так тесно связана с индуистским культом, что она может не иметь смысла для тех, кто не принадлежит к индуистской дхарме. Для индуиста инициация в санньясу связана с рядом обрядов, которые соответствуют различным этапам жизни двиджьи (дваждырождённого), от его зачатия до погребального костра. В реальности это посвящение представляет собой предвестие погребальной агнихотры (Чхандогья Упанишада, 5.4-9). Таким образом, санньяса-дикша обычно сопровождается обрядами, символизирующими конец всех обрядов: кандидат повторяет гаятри-мантру по тысяче раз в обеих сандхьях, предваряющих инициацию.

Кроме того, как минимум в случае с карма-санньяси, церемонию завершает гуру, возлагающий на ученика атрибуты санньясы, а именно, данду, каупину и одеяние кави. Эти символы вряд ли будут понятны за пределами конкретного социо-культурного контекста Индии, и их передача от имени гуру имеет мало значения для санньяси не-индийца, которому придётся жить за пределами Индии, вне зависимости от богатого значения этой церемонии.

Возможно, кто-то мечтает о том, чтобы санньяса использовала знаки общечеловеческого значения – как в отношении обряда, так и в отношении внешнего вида санньяси. Однако, все знаки по определению будут принадлежать к конкретной культуре и среде. Снова и снова мы сталкиваемся с парадоксом (или даже противоречием) в сердце санньясы: с одной стороны санньяса не принадлежит этому миру (алока), а с другой, присутствует во всех мирах (сарвалока), это знак, находящийся за пределами всех знаков. Неизбежно нам приходится вернуться назад, к изначальному значению санньясы, описанному в древних текстах, как “не имеющая знаков” (алинга) и не имеющая правил (анияма).

Амбивалентность санньясы заключается в том, что в высшей стадии, когда происходит отказ от всех правил и внешних знаков, она становится неотличной от спонтанного внутреннего отречения Пробудившегося человека. Нет ничего такого, чтобы могло служить обозначением санньяси. Он может бродить по миру, может прятаться в пещерах и джунглях, но также может жить среди множества людей, даже трудясь в этом мире, при этом не теряя своего одиночества. Нечуткий человек никогда его не обнаружит, только эвамид (тот, кто знает) может узнать его, поскольку он также обитает в глубинах истинного Я. Однако тот, кто хотя бы немного пробуждён, не может не испытать его сияния – вкус, прикосновение, сияние – то, что могут постичь внутренние чувства – и этот опыт оставляет поистине удивительное впечатление.

Если невозможно найти универсальный символ санньясы, и если социальное окружение требует избавить её от всех символов, есть ли необходимость сохранять ту или иную форму внешнего посвящения, особенно учитывая то, что с точки зрения истинной сущности санньясы процедура инициации вообще очень спорна? Санньяси всегда будет помнить, что его основная обязанность – молчание, уединение, медитация (дхьяна) (см. Нерада Паривраджака Упанишада, 4.17,18: “Останемся в уединённом месте, подходящем для медитации”), и он никогда не сможет отказаться от этого. [...]

Санньяса может быть дана только тогда, когда гуру уверен, что ученик обладает истинным видением, что он – эвамидван, и обладает физической, ментальной и духовной силой оставаться верным фундаментальным требованиям аскетической жизни при любых условиях. Как правило, он должен получить подтверждение качеств ученика, не только живя в компании с гуру (антевасин) но и в одиночестве и странствиях (паривраджака), и более того, в случае с западными людьми, подтверждение практики акосмической жизни в обществе, которое отвергает такой акосмизм. Считается, что дикша обязывает его провести определённый период жизни в странствиях и жизни на подаяние (бхикачарья), и такая жизнь должна продолжаться как можно дольше. Кандидат должен отказаться от имущества, и если это невозможно с юридической точки зрения, он должен осознать, что более не имеет правом собственности на что бы то ни было, и должен быть готов отправиться в путь, взяв с собой что-то, или оставив всё, в зависимости от обстоятельств. Только тогда гуру сможет засвидетельствовать перед небесами и землёй окончательное предание себя кандидатом.

Дни, предшествующие дикше, проходят в уединении – тишине, медитации, чтении соответствующих книг – либо в полном одиночестве, либо в обществе гуру. Непосредственно перед посвящением Писания предписывают провести день в посте, а ночь в молитвах. Эта ночь пройдёт в молчаливой медитации с возможным чтением тех текстов Упанишад, которые наиболее точно сформируют духовный опыт кандидата (например, текст Санньясопанишады, наиболее важные отрывки из которой уже были рассмотрены, также тексты об отречении из Брихадараньяка Упанишады (3.5, 4.4.22) и Мундака Упанишады (1.2), тексты, посвящённые отказу от желаний (Брихадараньяка Упанишада, 4.4.6) и об уходе Яджнявалкии в Брихадараньяка Упанишаде, 4.5, 7-ую главу Чхандогья Упанишады и её акцент на Брахмане, […], первые три главы Катха Упанишады, где говорится, что кандидат это никто иной, как молодой Начикета, который заставил Смерть раскрыть свой секрет, и который открыл себя в себе за пределами рождения и смерти).

Хомы и шраддхи, которые проводятся в эту ночь во время обряда двиджи не являются необходимыми, если кандидат не принадлежит к индуистской традиции и не имеет священного шнура. Ему также не нужно повторять гаятри, высшей мантры, которая до сих пор была необходимым элементом жизни брахмана (брахманачари). [...]

Когда все приготовления завершены, остаётся совершить лишь сам обряд дикши, удивительно простой в своём символизме. Почти все знаки уже осуществлены, остаётся лишь последний знак, который поднимает избранного над всем к решающему открытию самого себя. Вся благодать достигнет своего апогея в этом определяющем даре благодати, находящемся в единственной и недвойственной тайне самой благодати, как она есть. Обряд станет высшим символом похода за пределы себя к истинному “Я”, и только тогда появится возможность действительно в истине сказать: “ахам брахмасми” (“я есть брахман”). Теперь вся жизнь кандидата подходит к своему финалу, и его дух, сбросивший оковы рабства, погружается в свет бесконечности истинного “Я” , как это отображено в мантре Чхандогья Упанишады, которую он вскоре прочтёт. Точно также сказал Иисус вечером, накануне Своего ухода: “Час пришёл, Я иду к Отцу”. Гуру и ученик идут на берег реки – по возможности на берег Ганги, которая на протяжении веков была свидетельницей подобных инициаций, проходивших на берегу или в праягах (местах слияния). Внизу находится вода, Ганга, вверху. На небе – огонь восходящего солнца, Агни – два священных элемента, которым совершается приношение всего, что следует освятить. Прежде всего, они поют гимн Дакшинамурти, высшему Гуру. И в данном случае не только человек даёт посвящение. Для ученика, в котором горит лишь Внутренний Свет, этот человек всего лишь сиюминутное проявление единственного Гуру, Который проявляется в каждом месте и во всякое время, когда сердце внутри раскрыто. “ОМ! Приветствие всем гуру! ОМ! Приветствие Единому Гуру”. Все гуру присутствуют здесь, все Просветлённые, Единый Просветлённый – потому что есть всего одно просветление и всего Один Просветлённый. Кандидат входит в воду по запястья. Он делает глоток (акамана) святой воды, чтобы очистить рот для принесения великого обета. Затем, обратившись к востоку, он вслед за гуру повторяет формулу клятвы, которая отражает в основном не намерение на будущее, а то, что уже является истиной в глубине души и превосходит прошлое и будущее: “Ом бхур бхува сува санньястам майя” (“Я отрекаюсь от всех миров” – от земли, от так называемых небес, от всевозможных миров, находящихся между ними, от всех лок, всех мест, в которых я мог бы отдохнуть и почувствовать себя в безопасности (пратиштха), как в материальной, так и в ментальной сфере, в сфере человеческого общения, или даже в так называемой духовной сфере. Моё поклонение, моё полное посвящение (упасана) единственному “Я”, Брахману, Которым я являюсь. Я поднялся над всеми желаниями – над желанием продолжения рода, над желанием копить богатства, над желанием попасть в ту или иную локу. “Пусть ни одно создание не боится меня, поскольку всё происходит из меня”.(Нерада Паривраджака Упанишада, 4-38).

Новопосвящённый санньяси погружается в воду, а затем гуру поднимает его как Пурушу в Айтарейопанишаде: “Восстань, о Человек! Восстань, пробудись, о ты, снискавший благодать, бодрствуй!” (Катха Упанишада, 3.14).

Оба они обращаются к восходящему солнцу и поют гимн Пуруше из Уттара-Нарайяны: “Я знаю Его, высшего Пурушу, облачённого в солнечный свет, находящегося выше всякой тьмы; только познав Его можно победить смерть, нет иного пути!” (В. Самхита 31.18).

Затем они декламируют священную мантру из Чхандогья Упанишады, которая чётко резюмирует произошедшее таинство: “В состоянии полного спокойствия Он восстал из своего тела, достиг высшего света и проявил Свою истинную форму; Он – высший Пуруша, Он – Атман, Он – Брахман, Он – всё сущее, Он есть Истина, Он пребывает выше страха, выше смерти, Он - нерождённый. И я сам есть Он”. (Чхандогья Упанишада 8,3,4; 8.12.3).

Затем новый санньяси собирает всю свою одежду и выбрасывает их в поток воды. Гуру зовёт его на берег и принимает его в свои руки, обнажённого, как в момент, когда он выходил из чрева своей матери. Он покрывает его одеянием санньяси, имеющим цвет огня, цвет пламени Пуруши, золотой цвет Хамсы (Брихадараньяка Упанишада, 4.3.11). Всё сгорело – он новый человек, или, скорее, единственный Человек, единственный Пуруша, единственный Дух, Которого не может более скрыть никакое одеяние, кроме покрова огня, пожирающего все остальные одежды, навязанные чтобы скрыть обнажённость изначального Пуруши, недвойственного Духа. Гуру просит его сесть перед ним и даёт последние наставления. Он напоминает ему о единственности Атмана и о полной свободе в отношении всех существ; о том, что он полностью свободен от всех обязанностей перед кем бы то ни было, кроме единого Духа; о том, что его единственным долгом теперь является сосредоточение на его истинном Я, на внутренней тайне, которая есть недвойственный Брахман, причём его уста должны непрестанно повторять священный слог ОМ с каждым вдохом и с каждым ударом сердца.

Гуру встаёт позади санньяси и со всей силой внутреннего пробуждения, он передаёт из уст в уши, а главное, из сердца в сердце, ОМ и махавакьи. Он произносит: “ОМ! Брахма есть сознание” (Айтарейя Упанишада 5.3), а ученик повторяет эту фразу вслед за ним. “ОМ! Это Я есть Брахма” (Мандукья Упанишада, 2), и вновь ученик повторяет это за ним. Когда гуру доходит до того, что именуется мантрой инициации, упадедеша-мантрой из Чхандогья Упанишады (6.8.7): "ОМ! Ты есть То", ученик отвечает основной мантрой из Брихадараньяка Упанишады (1.4.10), которая спонтанно рождается в глубинах его Я: "ОМ! Я есть Брахма! ОМ! Ахам асми ОМ! Ахам ОМ!” Теперь финальный символ проёден и приходит время для последнего перехода туда, откуда невозможно вернуться. У гуру больше не будет возможности отозвать ученика.

"Иди, сын мой, в свободе Духа, через бесконечное пространство сердца; иди к Источнику, иди к Отцу, иди к Нерождённому, поскольку ты сам не рождён (аджата), к Брахма-Локе, которую ты обрёл, и откуда нет возврата (на основе Чхандогья Упанишады, 8). Санньяси немедленно встаёт на путь истинного Я, на “древний узкий путь” (Брихадараньяка Упанишада, 4.4.8).

В этом мире, за пределами этого мира, провидец того, что находится за пределами восприятия, идёт тайно, скрытно, неузнанный, опьянённый сумасшествием тех, кто знает, свободный в свободе Духа, наполненный изначальным блаженством, утвердившийся в таинстве недвойственности, свободный от чувства различия, с сердцем, переполненным опытом истинного Я, полностью и вечно пробуждённый.