Маленькие сказки, танцуют все! :) Рейтинг Опции

[Лали]

У нас есть тема для художников, а это - для сказочников!

Присоединяйтесь!

--

КОМАНДИРОВКА

(Падение дживы в материальный мир )

Подзывает меня как-то Бог и говорит:

- Лали, сгоняй на Землю. Разведай что там и как. Отчёты ежедневно – Мне.
- А чё сразу я?!
- Никому больше не могу доверить такую ответственную миссию, сама понимаешь.
- Ой ли.
- Давай, развеешься заодно.
- Сроки?
- На одну жизнь.
- Выход?
- Подцепишься к кому-нибудь, Я тебя вытащу.
- Паровозиком?
- Паровозиком.
- К кому внедряться?
- К кришнаитам.
- Ой, давай лучше к фигуристам!
- Нет, кришнаитам, Я сказал. Заодно хоть одухотворишься немного.
- Что Ты улыбаешься?
- Я не улыбаюсь.
- Да конечно.
- Тебе показалось.
- Ничего не показалось, Ты что-то задумал.
- Не выдумывай.
- Давай хоть в паре!
- Это непрофессионально.
- Ну дай кого-нибудь…
- Не могу, все на задании.
- Ты меня не любишь.
- Люблю.
- Не любишь.
- Очень люблю. Терплю все твои выкрутасы.
- Это не любовь… а симпатия!
- Люблю безумно.
- Пятьдесят баксов.
- Что?
- Я говорю, а почему я должна всегда забесплатно работать?!
- Это называется «бхакти», любовь Моя.


КОНЕЦ

[Лали]

ЗВЕЗДА ПСИХОАНАЛИЗА

Посвящается Эриху Фромму и Станиславу Грофу

Однажды папа увлёкся психоанализом. Стал писать научные диссертации.
Одну про себя. Вторую про женщин.
Поначалу он долго терзался, какой из объектов познания имеет большую научную ценность, потом решил, что ученый не имеет право идти на компромисс. «Что мне разорваться?» - спросил он отчаянно.
Себя папуля изучал всё время, женщин – когда Светик была на кухне.
Я сидела рядом с инженером душ и конспектировала. Я всегда конспектирую, чтобы ни одна гениальная папина мысль не пропала даром (мы потом продадим ее за американские доллары и купим папе ресторан «Армения», а мне помаду «Эвон». Хотя папа говорит, что я и так красивая, и нечего просто так деньгами расшвыриваться).
- Эврика! Я понял женщин! – Вскричал вдруг папа и скромно добавил: - Я гений.
Голос его прерывался, лицо озарилось неземным сиянием. Он схватил трубку, набил табаком, отложил. Руки его дрожали. Он стал бегать по комнате, а я тихо за него радоваться.
- И чё? – Спросила я папу, чтобы вернуть на землю.
- Сейчас, сейчас… - он проверил свои выкладки и только собрался озвучить открытие, как вошла Светик.
- Папа - гений, - сообщила я ей доверительно. – Ему Нобелевскую премию дадут. Он раскрыл тайну женской души.
- И давно? – Спросила Светик, как-то нехорошо прищурившись.
- Чего?
- Давно папа тайны женской души раскрывает?
Я покосилась на папу, но тот не дрогнул и встретил инсинуации с достоинством. В компе что-то пискнуло, он уставился на экран и несколько преувеличенно обрадовался:
- Девчонки, гляньте, меня снова выбрали Президентом Торгово-Промышленной палаты, Каймановых островов, почетным святым Хари-катхи и дали титул лорда! Чего они меня так любят, а?! Доця, ты как думаешь?
- Ты умный, - предположила я.
- Золотце моё, - расплылся папа.
- Так я спрашиваю, давно мы тайны женской души изучаем? – Немного повысила голос Светик.
Папа втянул голову в плечи и тихо пробубнил:
- Суть моего открытия, Лялька, заключается в том, что не родился еще тот мужчина, который справится с женщиной.
- За электричество не плочено и бачок течёт. Я сколько буду повторять?!
Папа быстренько подорвался и покинул научную лабораторию. А Светик села в его кресло, и, обмахиваясь диссертацией, безмятежно пропела:
- Запомни, детка. Мужчина может быть царём, Президентом, Нобелевским лауреатом и даже Богом… но для своей жены он просто муж. – И чуть громче: - И если этот гений не починит мне бачок!...
- Ты душишь мой творческий порыв! – Раздалось душераздирающее.
- Оставлю без ужина, - пообещала Светик и подмигнула мне:
- Лали, не заняться ли нам изучением мужчин? У меня как раз есть часок до фитнесса.



КОНЕЦ

[Лали]

КАК МЫ ОБОЖЕСТВЛЯЛИ ДВОРКИНА

Я девушка скромная, и мне захотелось кого-нибудь обожествить. С этим я, конечно, пошла к папе.

- Давай я буду обожествлять тебя.
- Нет! – Замахал он руками, - пожалей старика, и мне моя комсомольская совесть не позволяет! К тому же я и так святой.
Я надулась.
- И ты святая, - утешил папа.
- Правда? – Обрадовалась я.
- Конечно, я святой, ты моя дочь, значит, тоже святая. У нас это фамильное.
- Прикольно. Но я всё равно хочу поклоняться.
- Что за капризы, вынь да положь ей теперь Божество, - пробурчал папа и стал изучать список пользователей. Кого же нам… Да вон хоть Стоунд. Гля какой! С бородой! Которые с бородой – особенно беззащитные!..
- Да он же Спаситель Галактики, - обиделась я.
- Хорошо, тогда Лель. Кудрявенький, косая сажень в плечах. Блондин.
- Да он какой-то язычник. А это настораживает.
- Тогда Дворкин. Он парень молодой, опять же инопланетянин, его не жалко.
- А чего, он смешной, - я хихикнула.
- Только папка сначала его проверит по линии участковых и паспортно-визовой, вдруг алиментщик! А потом закажет тебе красивое мурти.
- Я хочу бирюзовое.
- Да он же, вроде, светлый.
- Ну кого он светлый? Он же кабайка инопланетная - зелёные человечки. А зелёным делать, так что он будет у меня как трава? А бирюзовый – красиво!
- А в глазки бриллиантики вставим.
- Подожди, а стопы? Как я буду пыль брать с лотосных стоп?! Может, они у него лягушачьи.
Мы уставились друг на друга.
- Это принципиально? – Уточнил папа.
- Ну, не знаю, надо всё по правилам. Охота мне, что ли, оскорбления совершать!
- Тогда сделаем, как у человека – всё равно никто точно не знает, как они выглядят. Главное, я так думаю, курносость отразить и косоворотку.
- Да, точно. А он мне автограф даст?
- А куда он денется, нарисует тебе свою марсианскую закорючку.
- И-и-иииии!

И совершенно успокоенная я пошла готовить алтарь.

[Лали]

КАК МЫ ГОЛОСОВАЛИ НА «ЕВРОВИДЕНИИ-2009»

Когда я поняла, что наша карта бита и всем, совершенно всем плевать на Настю, нервы мои не выдержали. Если не поможет он, то не поможет никто.
- Пааааааап! Сделай что-нибудь!
- Алло, Лялька, ты, что ли? На какую тему рыдаешь?
- Папа, гады! Никто не голосует за Россию! Папа! Настя! Папа!
- Что такое, я не понимаю? Ты можешь говорить нормально?
- Ыыыыыыы, приехали в нашу Москву, жрут, пьют, развлекаются, такая хорошая песня, а они не голосуют!
- А..
- Евровидение!
- А..
- Папулик, папулечка, ты же всё можешь, правда? Ты спрашивал, что мне подарить на День защиты детей…
- Детонька, я всё понимаю, папа любит тебя, но Лексус всё-таки дорогая машина…
- Какая машина?! Не надо мне никакой машины! Настяяяя, ыыыыы. За Державу обидно! Папулик, ты можешь всё!
- Папка может не всё. Но почти всё. Ладно, не реви, я что-нибудь придумаю.
Папа коротко вздохнул и набрал номер закрытой правительственной связи.
- Алло? – Удивленно спросили на том конце провода и кагбэ замерли.
- Здравствуй, уважаемый. Позови-ка мне Сержа к трубочке.
- Что? Кто это говорит? Вы как…?! Это закрытый канал!
- Ай, дорогой, не шуми. Позови Сержа Саркисяна или я не туда попал? Скажи, Гев из Киева беспокоит.
Трубку на том конце прикрыли ладонью, раздалось невнятное бухтенье и потом громкое: «Гарик, кто там? Так что ж ты молчишь? Иди пока, иди, я тебя позову». И тут же в трубку:
- Гев, брат, ты ли это?!
- Ай, Сержи, здравствуй, как я рад тебя слышать, дорогой.
- Барев дзез, Гев! Сколько лет, сколько зим! Как твои уважаемые родители, супруга, детки?
- Всё прекрасно, передают тебе привет. Только и слышу, как там дядя Серж, как там дядя Серж. Только старшенькая хандрит. Плачет. Говорит, нет в мире справедливости.
- Что же случилось, Геворг? Кто обидел твою дочь, какой негодяй, да сгноит его Господь без московской прописки.
- «Евровидение»…
- Да! Ты видел, как выступили мои девочки? Эти два нэсравненных цветка Инга и Ануш! Ты знаешь, что это внучки дяди Аршакяна? Нет, ты не знаешь, что ты можешь знать про дядю Аршакяна?! А это его внучки! Ах, красавицы, как танцуют, как поют! Моё сердце плавилось, я сам танцевал! Весь дворец танцевал! Артурчик Багдасарян и тот танцевал! Я им завтра орден дам, да, да, уже приказ подписал!
Скажи мне, брат, есть ли в мире женщины прекрасней дочерей нашего ве-ли-кого народа? Завтра закатим пир, приезжай, дорогой. Все будут, все наши уважаемые замляки: дядя Дживан Гаспарян, этот хороший мальчик из России Дима Харатьян, Армен…
- Какой Армен, из Лос-Анджелеса?
- Нет, нет, Армен Джигарханян из Москвы. Шарль Азнавур из Франции, Шер из Америки приедут, петь будут! Юля Тимошенко, дочь Григянов, ты помнишь, Юличку Григян? Вах, какой умный женщина! А какой красивый! Надо было за Рафика ее выдавать, а то в политику…
- Боюсь, я не смогу приехать.
- Да что ты?! Зачем так говоришь? Зачем обижаешь? Ты знаешь, какой это будет пир? Как нет времени? У Галустика Гюльбекяна и Кирка Керкоряна время есть, а у него нету! Галустик мне, правда, немного задолжал, так… о чём ты говорил? Что дочка плачет, я не понял?
- Дочка у меня в России живёт, за свою Настю Приходько на «Евровидение» голосовать не может. И другие страны не голосуют, как, скажи мне, девочке пережить эту невыносимую боль?
- Вах, как ты прав, Гев. Как прав! Дети не должны плакать! Особенно такие, как твоя уважаемая дочь. Но что может сделать старый больной дядя Серж? Если бы в жюри были армяне! Если бы хоть один порядочный человек на всё жюри! Все страны этого мира проголосовали бы за моих сладкоголосых Ингу и Ануш! Но дочка плачет, и сердце дяди Сержа плачет вместе с ней. Настя хорошая девочка. Спела про Маму. Про Маму это хорошо, Гев. Старших надо уважать. Я помогу твоей дочери, скажи, дядя Серж постарается.
- Спасибо, Серж. Я твой вечный должник. Что я могу сделать, чтобы праздник в честь глубокоуважаемых Инги и Ануш стал еще лучше?
- Ай, что ты, брат? Какие счёты между своими?!
Усмехнувшись, Гев перевел энную сумму в Фонд Развития Культуры Армении.
Спустя десять минут, во время подведения итогов голосования финала «Евровидения», Филипп Киркоров, сын известного армянина Бедроса Киркорова, радостно возвестил:
- И как проголосовала Армения? Восемь баллов, девять, десять, а кому же двенадцать? Россия! РОС-СИЯ! Армения проголосовала за Настю Приходько! Ура! Ура!
СПАСИБО, АРМЕНИЯ!
- Та не за что, - благодушно ответил Филиппу в телевизоре Президент Армении Серж Саркисян. – Что не сделаешь для старого друга. – И в сторону: - Гарик, Гарик, где ты, сын осла?! А, ты уже здесь. Иди, дорогой, посмотри, сколько там перевел Геворг? Да, я всегда говорил, что для мужчины нэт ничего дороже чистой, бескорыстной дружбы!

[Лель]

Путешествие по волшебной тропе.

Глава первая.

Вернувшись с Гималаев, Лалин Папа повёл себя решительно. Первым делом он провозгласил полную тотальность. Провозгласил так, что даже в Москве запищали и заверещали солидные мужи. Те, кто хоть и солидны сами по себе, и в меру умны, и в меру добры, но всё-таки не тотальны. И вот теперь в Москве то оттуда, то отсюда доносится писк мужей, придавленных тотальностью. «Геворг, - говорят эти мужи, - Киевский Папа… совсем не знает, чего он хочет! Ну с какого бока ему тотальность»?

«Всё!» - Сказал Геворг. – «Едем в Москву! К Лелю. Звонить в колокол, обниматься с солнцеедами, а потом пойдём по Волшебной Тропе»!

- Как, и мне ехать? – спрашивает Лали.
- И тебе, - свирепо отвечает Геворг, давая почувствовать, что он по-прежнему предводитель святого семейства, предводитель клана свирепых Вартанянов.
- И мне ехать? – говорит Камала.
- И тебе! – Геворг несгибаем.
- И мне тоже? – вопрошает Вишеша.
- Да! – Ударяет кулаком в нависшую над Киевом тучу Геворг. Туча раскалывается, и начинается сильная гроза, - едут все!
Больше никто не решается спрашивать.

Тотальность – сила. Сказано – сделано. И вот уже длинный зелёный поезд «Хари-Катхи» в солнечный день подкатывает к платформе «Малиновка». Ночью посвящённые в суть предприятия поклонники Лали заменили в заглавии «М» на «Л», и вот уже залихватское Лалино «Ииии» разносится не над водами Оби, а над подмосковным берёзовым лесом.

- Это моя станция, - говорит Лали, - её мне подарили поклонники. Они решили, что я устану, если вдруг буду лететь к Папе с подарком из Индии. И тогда я смогу здесь приземлиться. Не знают они меня… но хотят видеть!

Местных поклонников было действительно много. Огромные Борщевики росли вдоль платформы – и на каждом листике, что на мощных черешках, сидело по маленькому гномику - все в жёлтых пиджачках, синих штанишках и малиновых колпачках. А на ножках – коричневые сапожки.

Оказалось, что не все видели гномиков. Стоунд и Сергстоун решили даже, что Лали всё это выдумала сама. Выдумала, и всё тут. А Franc X даже проворчал: «Писатель Курилова»… а далее он подошёл к одному из гномиков, на пояске которого висело что-то вроде зубочистки, взял это с любезного согласия гномика, шагнул за куст, и исчез… мы только услышали его слова: «Так и было задумано».

[Trishanku]

получил от друга...

Вот и сегодня Ёжик сказал Медвежонку :
— Как всё-таки хорошо,что мы друг у друга есть!
Медвежонок кивнул.
— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.
— А ты где?
— А меня нет
— Так не бывает, — сказал Медвежонок.
— Я тоже так думаю, — сказал Ёжик. — Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?..
— Переверну все вверх дном, и ты отыщешься!
— Нет меня, нигде нет!!!
— Тогда, тогда… Тогда я выбегу в поле, — сказал Медвежонок. — И закричу: «Ё-ё-ё-
жи-и-и-к!», и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-ок!..». Вот.
— Нет, — сказал Ёжик. — Меня ни капельки нет. Понимаешь?
— Что ты ко мне пристал? — рассердился Медвежонок. — Если тебя нет, то и меня нет. Понял?…

[Лали]

… мы только услышали его слова: «Так и было задумано».

Лелик, такая классная сказочка! Ты же талант! Спасибо!
А продолжение? Я жду, жду.. Чего там дальше было?

[Лали]

Я ТАК ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

Посвящается моей подруге Кинкари.

Август, вечер, кухня. Кинкари сидит за столом и почитывает Писание. Ее муж моет посуду и готовит ужин. Он то и дело поглядывает на неё и вздыхает. Тихо зовёт:
- Дорогая?
Кинкари читает.
- Дорогая! - Повышает он голос.
Никакой реакции.
- Ты меня слышишь?
- Ммм...?
- Нет, это невозможно! - Восклицает мужчина и срывает в сердцах фартучек.
Кинкари медленно поднимает глаза, мутные и слегка остекленевшие. Совершенно очевидно, что мужа она не видит и даже не слышит. Некоторое время она смотрит мимо него, потом с трудом фокусирует взгляд на его лице.
- Ты что-то сказал?
- О Боже! - Вскрикивает супруг и голос его срывается. - Говорил мне папа! И этой женщине я отдал свои лучшие годы! Негодяйка, зачем тебе я?! Зачем?! Ты любишь только своего Кришну! Зачем ты за меня вышла и погубила мою молодость?!
Брови Кинкари ползут вверх.
- Что случилось?
- Она еще спрашивает! Ты смотришь мне в глаза и смеешь меня еще спрашивать???
Кинкари на всякий случай помалкивает, пытаясь сообразить, что произошло.
- Когда ты последний раз покупала мне пиво? Я уж не говорю о пене для бритья! Как ты разговариваешь с моим папой?! Это вы, жестокие и грубые существа, сочиняете анекдоты про свёкров! А ведь это наши папы! Ты думала когда-нибудь, что это мой папа???
- Эээээ... - отвечает Кинкари.
- Нет! Тебе на это наплевать! Вам всем от мужчины нужно только одно! Затащить его в постель, а потом бростиь с разбитым сердцем!
- Я же, вроде, тебя не бросила, - удивляется Кинкари.
- Что ты там блеешь? Что ты там мычишь? Еще бы ты меня бросила! А кто бы воспитывал твоих детей, готовил, убирал, пахал на тебя с утра до вечера? И повсюду собирал твои грязные колготки! Я подниму - она бросает! Я подниму - она бросает! Так трудно не запихивать их под кровать???
Тебе надо жить в свинарнике, в пещере! Вместе с твоими подружками! Все вы, все вы одинаковы! Бесчувственные, равнодушные эгоистки! Ты даже забыла про мой День рождения!
- Я не забыла, - хмурится Кинкари.
- Конечно, я же две недели выспрашивал "А что ты мне подаришь?" А потом ты проигнорировала День Нашего Первого Поцелуя! Потому что тебе наплевать. Тебе просто наплевать на мои чувства. Ты меня не замечаешь! Не уделяешь мне внимание!
Муж падает на табуретку и начинает рыдать.
- Если я так плоха, зачем ты на мне женился? - Резонно вопрошает эгоистка.
- Ты такой не была! Ты была другой - любящей и заботливой. Ыыыыы...
- Какая была, такая и есть.
- Не перебивай меня! - Выкрикивает в истерике муж. - Мне надо было жениться на Петровой! Я ей всегда нравился!
- Да-а? - Тянет Кинкари. - Значит, на Петровой?
- Да! Ты посмотри, сколько она зарабатывает! Уже купила своему мужу машину! Хотя он толстый, как боров, она носит его на руках! Вот счастливый мужчина, которого любит и ценит жена!
- Да она ему изменяет на каждом шагу!
- Не правда! Ты ей просто завидуешь! Она - настоящая женщина, не то, что ты.
- Знаешь что, меня достали твои истерики. Можешь проваливать к своей Петровой!
- Что?! - Муж тяжело дышит. Пытается ударить жену, но она легко уклоняется. -
Всё, я уезжаю к папе!
Мужчина стремительно вылетает из кухни и носится по квартире. Хлопают дверцы шкафов.
- Нет, правильно мне папа говорил! И все мои друзья твердили! Давно надо было тебя бросить!
- Твой папа всегда меня ненавидел, - подает голос Кинкари.
- Как ты можешь? - Муж появляется на пороге кухни и в ужасе смотрит на нее. - После всего, что он для нас сделал?... Ты не смеешь! Не смеешь! - и убегает прочь. Из спальни доносятся глухие рыдания.
Кинкари еще сидит некоторое время. Потом встает, чешет живот и направляется к любимому.
- Милый, послушай...
- Не трогай меня!
- У тебя что... проблемы на работе?
Муж отвешивает Кинкари пощечину.
- Ненавижу тебя! Убирайся отсюда! Убирайся вон!
- Так, - Кинкари повышает голос. - Сел и успокоился.
Она забирает у него чемодан и силой усаживает на диван.
- Воды принести?
Но муж не отвечает, отвернулся и плачет.
- Принести, - решает Кинкари и идет на кухню.

Через пять минут они сидят в обнимку. Муж уткнулся ей в шею и еще вздрагивает от слез. Кинкари гладит его по голове. Наконец, осторожно спрашивает:
- Что на тебя нашло?
- Ты меня не любишь.
- А конкретно?
- Ну... я звал, звал, а ты не слышишь.
- Зачиталась, прости.
- Ты меня любишь?
- А как ты думаешь?
- Нет, ты ответь.
- Конечно.
- Посмотри мне в глаза. Нет, ты меня не любишь!
- О Господи. Что ты еще от меня хочешь? Чтоб я тебе по сто раз на дню об этом твердила?
- Да-а-а-а-а.
- Мало того, что я делаю? Тебе мало? Я еще должна ползать на коленях и клясться в вечной любви???
- Да-а-а-аа! Не кричи на меняяя. Ты меня ругаешь!
- Я тебя не ругаю.
Кинкари обнимает мужа и прижимает к себе.
- Ты... мой цветочек.
- Правда?
- Да.
- Ты меня не бросишь?
- А ты бы хотел?
- Не увиливай! Вот всегда ты так!
- Не брошу, не брошу, успокойся. А ужин будет?
- Что-о?! - Муж неверяще таращится на нее, как на жука. - У нас жизнь рушится, а ты...
Кикари трет лицо.
- Послушай, жена устала. Жена весь день работала и мечтала провести вечер в тишине и покое...
- Вот и всё, для чего я тебе нужен, - скорбно шепчет муж. - Чтобы тебе было комфортно и удобно. Обед на столе, чистые платья в шкафу - вот и всё, - бормочет он горестно.
Кинкари принюхивается.
- Кажется, у тебя что-то горит.
- Морковные котлеты! - Муж бросается на кухню. - О Боже! Они сгорели!
- Ничего, - зовет Кинкари, - суп же остался?
Муж появляется на пороге и подозрительно щурится.
- Ты хочешь сказать, что я плохой хозяин?
- Нет, - быстро отвечает Кинкари.
- Что я не умею готовить, да?
- Я этого не говорила.
- Значит, подразумевала?
- Нет! Нет! Нет! - взрывается Кинкари и бьёт кулаком по столу. - Не подразумевала, не намекала, не думала, не имела в виду!
Она хватает куртку и вылетает из квартиры, громко хлопнув дверью.
Муж разражается слезами.
- Кинкари, вернись!

Она стоит у подъезда и курит.
Он хочет бежать к ней. Выскочить из парадного и броситься на шею. И чтобы она его пожалела. И сказала "Ты простудишься". Обняла, успокоила, и отвела домой. И долго целовала в прихожей. Как тогда. А потом сорвала с него одежду.
Муж смотрит в окно и шепчет:
- Я так тебя люблю.
Поворачивается и ставит суп на плиту.

[Kalki das]

Я ТАК ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

Вы не можете изменять репутацию одного и того же пользователя чаще один раз за 3 дней!

[Wave]

Я ТАК ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

Лалик, у тебя прям волна вдохновения, второй день нас подарками осыпаешь. Бесподобно!

[Funny Child]

Я ТАК ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

снимаю шляпу

[Лали]

История борща

Я вчера такой вкусный борщ сварила, ммм!... Вот назвать настоящий борщ супом – это оскорбление! А вы знаете, откуда он взялся, борщ-то? История этого блюда своими корнями уходит в далёкое прошлое.

- Девочки, - сказала однажды одна древняя женщина другим. – Вы знаете, с кем мы живём?
- С кем? – спросила её подруга, покосившись на древних мужчин, увлечённо рыгающих после сытного мамонта.
- С неадертальцами! – воскликнула ведущая женсовета и еле удержалась от обморока.
- Нет! – испугалась подруга.
- О Боже! – схватилась за сердце другая.
- Я в шоке, - пролепетала третья.
Женщины крестились, перешёптывались, пока Зоя Семеновна не спросила:
- А мы кто, гомо сапиенс?
- Нет. Пока еще нет. И не станем, если не дадим толчок развитию обезьяноподобных в человечество! Так и просидим всю дорогу в пещерах.
- Что же делать?
- Они не будут нас слушать!
- Есть у меня одна идея…

В племени, с которого началось развитие человечества, бытовали обычные древние нравы. Женщины варили овощной суп, они были вегетарианками. А мужчины время от времени ходили на охоту и убивали мамонта. Они его лопали, пока хватало (некоторые объедались до смерти) и цинично смеялись над женщинами с их жалким супчиком. Когда же мамонт кончался, а за другим идти было неохота, мужчины вымогали у беззащитных женщин их вегетарианский суп. Так-то они его презирали. В тот день, когда древнюю женщину озарило насчёт развития (к сожалению, имя ее не сохранилось для истории), она совершенно случайно, можно сказать мимоходом, поймала зазевавшуюся свеклу. В древности все овощи были как овощи, одна свекла дикая. Свекла была с норовом, поджарая, лихая, она тоже метила в разумные, но не успела, древняя женщина схватила ее за хвост. Та только успела просигналить зеленью: «Спасайтесь, кто может!», и ее сёстры мгновенно зарылись в землю, пробивая ходы в безопасное место. Кроты были недовольны, но со свеклой разве сладишь?

Женщина на нервной почве разделала свеклу и бросила её в суп. А когда сварилось – оказалось, так вкусно! Женщина дала попробовать своему древнему мужчине, и тому тоже понравилось. Новое блюдо нарекли борщом, у племени как раз было свободное слово – а чего добру пропадать?

- Борщ – это наш билет в новую жизнь, - объсняла лучшая хозяйка месяца на женсовете. – За борщ они что угодно сделают, даже разовьются в человека. Может быть, какой-то их потомок даже станет Брэдом Питом, - и она мечтательно вздохнула.

У мужчин как раз был период пассивности и охотиться они не собирались. Допили остатки бормотухи и стали приставать к женщинам насчёт борща.
- Не могу, - отвечала каждая подпольщица любимому. – Свеклы нет. А без свеклы какой же это борщ?

Идти охотиться на свеклу мужчины посчитали ниже своего достоинства, послали детей. Те весь день бегали с криком по полю, больше распугали, бросались на землю с разбегу, разгребали ногтями черные комья и таки добыли несколько очумевших от атаки свеколок.

Женщина варила борщ и плакала.
- Ты чего? – спросил муж.
- Сына жалко, - ответила она и всхлипнула.
Мужчина пригляделся к ребятишкам, играющим у стены в ножички. Дети как дети. С виду все на одно лицо. Особенно мелкие. Пойди разбери, где свой, где чужой.
- А что… приболел? – спросил он осторожно.
- Приболел! – жена в сердцах бросила поварёшку. – Дитё весь день в земле рылось, все руки покалечило! Какой воин вырастит? Не вводи во грех, изобрети лопату!
- Да ну, - сказал муж, - нормальный вырастит, ничё с ним не сделается.
- Что-то у меня голова разболелась, - намекнула жена.
Мужчина воззрился на её голову.
«Неадерталец», подумала женщина, а вслух сказала:
- Нет лопаты, нет секса. И борща тоже.
- А-а, - ответила мужчина и пошёл изобретать лопату.

Схему лопаты он начертал на стене пещеры с углом отражения и углом падения, всякими формулами и стрелочками. Женщина поглядела на чертеж, изобразила интерес и выдала первую в истории человечества порцию восхвалений:
- О дорогой, ты гений! Как тебе это удалось? Да ты Эйнштейн, Спиноза, Сократ! Григорий Перельман, ей богу! Вот, кому надо быть вождём!
Муж растаял, и на лице его проступили первые признаки интеллекта. Даже лоб как будто увеличился, но тут же вернулся в исходное положение, когда жена закончила:
- А теперь сделай ее.
- Да ну, - обиделся муж. – Еще и сделать?!
- Да. Милый, это так полезно для развития рук.
Мужчина уставился на свои волосатые конечности, где большой палец был пока наравне с остальными. Жена закатила глаза и вывела над формулами каллиграфическим почерком: «Лопата = борщ + секс».
- А-а, - ответил муж и пошел делать лопату.

На следующее утро женщина схватила мальчика:
- Хочешь конфету?
- Хочу.
- На лопату, иди выкопай свеклу.
- Не, не хочу. У меня от сладкого зубы болят, - нашелся малец.
- Отец! – позвала женщина, - Васька не слушается и хамит!
- Я щас кому-то похамлю, - раздалось из глубины пещеры. – А мы вот так! Туз пик! Ага! И шестёрка бубей!...
И Васька, хотя это был Митрофан, сын Зои Семеновны (но поди докажи, прилететь может от любого дикого папаши), уныло взял лопату и пошел копать.

Свекла была в панике. Быстробегающие дети с лопатами представляли серьезную опасность популяции: за время эволюции свекла дала маху, кроме хвоста ничего не вырастила, ни зубов, ни ножек.

Когда к полудню борщ был готов, женщина его попробовала и покачала головой:
- Чеснока не хватает. Какой же это борщ без чеснока?
У мужчин вытянулись лица. Они с шумом втянули слюну и переглянулись.
- У соседей есть чеснок, - сказала Зоя Семеновна. – От них всегда за версту разит. Вот у кого борщ так борщ!
В воздухе запахло близкой сечей. Голодные мужчины еще до ужина завоевали соседнее племя, отобрали у него чеснок, а народец присоединили к себе, инициировав борщом.

Время шло. Всё более-менее наладилось, новые соплеменники совсем прижились, Васька и Митрофан после драки с новенькими попытались поджечь пещеру, короче, жили хорошо. А тут обед. Женщина попробовала свежесваренный борщ и…
- Нет, - прошептал обреченно муж.
- Сметаны не хватает! – объявила она. – А какой же это борщ без сметаны?
- Где я тебе ее возьму?! – вспылил муж, к тому времени единогласно выбранный вождём.
- А чего? – промурлыкала жена. – Вон у тех, за рекой, корова есть. Они берут у нее молоко, а из молока делают сметану. Милый, тебе же не трудно туда сходить? Зато борщ будет – объеденье!

Мужчины совершили марш-бросок и завоевали и то племя и корову, с которой началось животноводство и селекция. Борщ был – объеденье, люди жили счастливо и даже свекла совершенно смирилась со своей судьбой, прекратив метаться по оврагам. Наоборот, она так разленилась, что перестала закапываться в землю, лежала на боку, наглела. Люди сами ее садили, поливали, удобряли и выкапывали. Со всем почтением, как главный ингридиент борща – причину развития человечества.

Шли годы. Однажды жена вождя, помешивая борщ, вдруг задумалась. Взор ее затуманился, и она взглянула на любимого, следившего за ней с подозрением. Не успела она открыть рот, как он заорал:
- ТОЛЬКО НЕ ГОВОРИ, ЧТО ЛАВРУШКИ НЕ ХВАТАЕТ!!!

Женщина потупилась и улыбнулась. Человечество вплотную подошло к эпохе морских походов и великих географических открытий.

Сообщение отредактировал Лали - 11.5.2010, 12:04

[Лали]

Беленький свет

Лила открыла дверь, вытирая мокрые руки о фартук. На пороге стояла незнакомка и улыбалась во весь рот.
- Вам кого? – спросила Лила.
- Здесь продаётся славянский шкаф? – ответила женщина и улыбнулась еще шире. – Лила, это же я!
Хозяйка нахмурилась, потом удивилась, и, наконец, просияла:
- Лали?! Ты?! Здесь?! – И даже заглянула гостье за спину, на лестницу. Лали оглядываться не стала и переступила тапочками.
- Заходи, заходи! – всполошилась Лила, отступая в прихожую.
- Устала я что-то, - сказала Лали, плюхаясь на табуретку и закрывая глаза.
- Как ты узнала мой адрес? – спросила Лила.
Она с радостью разглядывала подарок небес. На подарке была футболка с длинными рукавами с изображением Радхи и Кришны, потёртые джинсы, толстые шерстяные носки и тапочки в цветочек. В руке – белый пакет Эвон, который Лали с грохотом уронила на пол. В изнеможении.
- Ну и жара у вас в Средней полосе. Я и не узнавала.
- А как нашла?
- Да как всегда. О, вкусно пахнет. – Лали потянула носом и бодро подхватилась.
- Кушать будешь?
- Конечно. Я специально надела эту футболку, - похвасталась пришелица, - чтобы ты меня быстрее признала. А то я не очень похожа на свои фотографии.
- Ты шла по улице в тапочках?
- Не, я прямо из дома. Вообще-то я сейчас пообедала и сочиняю этот рассказ. С удовольствием поем еще раз, конечно же. Потом пойду за сигаретами. Кончились у меня сигареты-то. Затем буду пить кофий и записывать.

Сидя в крохотной кухне и разглядывая макароны с сыром, Лали подумала: «Гляди-ка, шиваиты едят то же, что и люди», а вслух спросила:
- Шива-прасад?
- Естественно.
- Без сюрпризов?
- Бетеля и травы точно нет, не переживай.
- А пепел с крематория?
- У меня ребенок.
- А-а, - и Лали взяла вилку. Потыкала еду.
- Майонез.
- Не держим.
- Кетчуп?
- Кончился.
- Сметана?
- Сметана есть.
Лила подала баночку, и Лали вывалила на макароны почти всё, что в ней было.
И уставилась на помидор. Он лежал ближе к Лиле и являл собой невыносимый соблазн. Лали с трудом отлепила от него взор и сказала:
- Помидор.
- Ты же поела?
- Это я там поела, а здесь нет.
Лила тяжко вздохнула. Помидор был последний.
- Давай, не жмись.
Лила еще раз вздохнула и кивнула.
- Мммм… - Лали вгрызлась в сочную мякоть, - «Среди овощей Я – помидор». Ты знаешь, с детства люблю обедать.
- Приятного аппетита.
- Уф. Чувствую приход милости.
Лали собрала остатки соуса хлебным мякишем и протянула Лиле пустую тарелку.
- Ладно, показывай.
- Что показывать?
- Кавачу свою показывай. Будем разбираться.

В небольшой комнате имелись стол с ноутбуком, над ним жестяная гравюра с мишкой и надписью «Олимпиада-80». Стул. Окно. Цветы на подоконнике. Узкий шкаф. Убитое кресло. Зеркало. Детский манеж. Кровать, застеленная ностальгическим зеленым покрывалом, а над ней доисторический ковёр с русалками. Под ним сидел малыш и сосал палец.
- Радик! – вскричала Лали и бросилась к нему.
- Тише. Он чужих боится, - предупредила Лила.
- Это кто здесь чужой? – засюсюкала Лали, беря ребенка на руки. – Какой ты маленький, какой кругленький, какой сладенький! Сладкий, сладкий малыш! Пупсик-ягодка! Ты пупсик? Ты ягодка?
И чмокнула его в пузо.
Малыш потрясённо смотрел ей в лицо, протянул ручку и схватился за сережку, норовя оторвать ее с мясом. Второй рукой дёргал за бусы.
- Отпусти, отпусти, нельзя, тёте больно, - ворковала Лила.
Малыш отпускать не хотел, и чтобы его отвлечь, Лила сняла с руки рудракшу и дала ему играться. Мальчик одной рукой тряс рудракшу, второй продолжал тянуть Лалины жемчуга. Она быстро расстегнула их и усадила ребенка с сокровищами в руках обратно на кровать.
Отошла и воззрилась на кавачу, висящую в изголовье кровати. Это была не капсула или другое компактное вместилище, а штука, похожая на ловец снов.
- Значит, ты ее повесила, и начались проблемы?
- Да, меня тут же попросили с той квартиры. Причём, без предупреждения и срочно.
- Сейчас место выбрано правильно. Ей нравится этот ковёр.
- Вот эта пошлость?
- Да. Ей приятно на него смотреть. Это жуткое озерцо с русалками и кувшинками напоминает ей Вриндаван. Твоей каваче он доставляет удовольствие. Но проблема не решена.
- Не скажешь, причём Вриндаван к Шива-каваче?
- У-у, все связано, Лила. Накрепко. Без швов и зазорчиков. Главное, она пришла к этому ковру, и ей нравится на него смотреть. Но этого мало. Она не очень-то счастлива.
- Ты серьезно? Ты знаешь, что такое кавача?
- Длиннющая защитная мантра-броня. Удивляюсь, как ты ее пристроила в макраме. Всё, не отвлекай меня.
Лали села на кровать, приблизила ухо к каваче и прислушалась.
- Что ты делаешь?
- Тссс… Что ты говоришь? Бед-ная ка-ва-ча, Лила о тебе не забо-тится. Всё ясно, ей одиноко.
- По-моему, некоторые слишком много себе позволяют, не имея ни малейшего представления…
- Лила. Не заводись.
Лали устроилась в кресле и вытащила зеленую пластиковую папку.
- Так, так, сейчас подыщем… Ну-ка, ну-ка…
Лила с удивлением обнаружила, что в папке в прозрачных файлах хранились вырезанные из бумаги мультяшные персонажи. А так же открытки и наклейки.
- Поночка! Конечно! Предложим ей подружку!
Лали вытащила из чудом возникшей коробочки пару булавок и, не успела Лила глазом моргнуть, пришпилила рядом с кавачей на обои диснеевскую уточку.
Лила была так поражена, что промолчала. Вместе с Лали они стояли, смотрели на кавачу и ждали неизвестно чего.
Ждать пришлось недолго. Малыш упал с кровати и заревел. У соседей снизу начался ор, переходящий в драку. В коридоре закапало с потолка.
- Боже, нас топят! – закричала Лила. Подняла малыша, усадила его в манеж и бросилась в ванную за ведром.
С трёх сторон сразу, из трёх квартир донесся рёв работающей дрели.
Короче, ад.
Ад кромешный на пятнадцати метрах.
Лали немного подумала.
- Нет, не нравится ей Поночка, вот, что я тебе скажу. Она ее раздражает. Ей не хочется видеть рядом с собой другую девчонку.
- Я наверх! К соседям! – Лила схватила ключи с намерением бежать.
- Стой, стой, не надо. Садись. Ты мне веришь?
- Нет.
- Посиди спокойно. Не мешай работать. Сейчас всё исправим. – Лали огляделась. – Немного шумно, конечно. Смотри, как разгневалась. Поди, угадай, что тем кавачам нравится. А твоя вообще с норовом.
Не переставая бормотать, Лали рылась в своих картинках.
- Микки-Маус! Ну конечно! Как я сразу не догадалась? Подружку ей, скажешь тоже…
И опять Лила не успела вмешаться: справа рядом с кавачей теперь улыбался веселый диснеевский мышонок, а Лали отступала, не переставая кланяться.
Лила схватила ребенка и сжалась от страха на стуле.
Лали села в кресло, мирно сложила руки на коленях.
Девочки сидели не дыша, малыш тоже притих. Лила приоткрыла один глаз. По крайней мере, в квартире ничего не взорвалось. Наоборот. Сначала угомонились соседи снизу. Потом перестало капать в коридоре. Одна за другой замолчали соседские дрели. И тишина.
Лила осторожно выдохнула.
- Что происходит?
- Она смотрит на Микки-Мауса. Он ей нравится. Он веселый и добрый, с ним не соскучишься. Кроме того, Ганеша ездит на мышке, так что она сейчас думает о нём и умиляется. Микки-Маус чёрный и всегда пританцовывает. Он ей напоминает некого Короля Танцев, сама знаешь где. И Шива танцует. Так что она в глубокой медитации. Микки-Маус – настоящая уддипана. Идеальное напоминание. Кавача очень довольна.
Лали помолчала и добавила:
- Но не я.
- Как? Еще не всё? – испугалась Лила.
- Ты зря, между прочим, ругаешься. Кавача у тебя запущенная, ты о ней не заботишься.
- Нет, это просто наглость! – рассердилась Лила. – Ты будешь учить меня садхане?! Вы, нью-эйджеры совсем страх потеряли!
- Не шумите, гражданка. Не волнуйте её. В сущности, ее медитация может продолжаться миллионы лет, пока длится танец Шивы при уничтожении Вселенной. Но если она уйдет так далеко и надолго, то может тебя не услышать. Микки-Мауса я оставлю тебе, еще пригодится, а мы пока…
И Лали снова погрузилась в папку.
- О нет, не надо. Лали, я тебя умоляю…
- Карлсон! Карлсон, который живёт на крыше!
- Нет, нет, только не это!
Но Лали уже сняла Микки-Мауса, пристроила к каваче Карлсона и растянулась на полу в дандавате.
- Я не хочу, чтобы она на меня рассердилась, - объяснила она Лиле с некоторым смущением.
Девушки сидели и смотрели на кавачу. Ребенок гулил в манеже.
- И что теперь? – спросила Лила шепотом. Лали тоже шепотом ответила:
- Кавача женского рода. А Карлсон – мужчина в полном расцвете сил. Он жужжит ей пропеллером, услаждает комплиментами и закармливает малиновым вареньем. Видела ли ты кавачу счастливее?!
Лила согнулась вдвое, чуть не перевернула стул.
Лали тоже прыснула, но быстро взяла себя в руки:
- Знаешь, это отличное решение. Но не безупречное.
- Делай, что хочешь! – закатывалась Лила. – Корми ее, развлекай, выдавай замуж! А-а-аааа! Устрой кавачино женское счастье!
Лила билась в истерике, Лали понаблюдала за ней, строго сказала: «Кавача тоже человек» и извлекла из папки…
- Закрой глаза!
- Нет, я боюсь, - Лила утирала слёзы.
- Закрой, не порть удовольствие.
Лила закрыла, гадая, что еще там Лали придумала.
- Эх, какой мужчина. Для себя берегла. Ну уж ладно, не жалко. Смотри.
Рядом с кавачей сверкал и переливался, как неоновая реклама, Шива. Шива в медитации.
- Вау, - сказала Лила. – Свершилось.
- Я покрыла его блёстками, - застенчиво поделилась Лали и сложила ручки:
- Дорогая кавачечка, тебе нравится?

Звонок в дверь.
Бросив встревоженный взгляд на сына и многообщающий на безмятежную Лали, Лила пошла открывать. Лали вытянула шею:
- Ну что там?
- Какое-то уведомление принесли.
- Открывай, чего ты?
- Не очень-то я доверяю государству…
- Дай сюда.
Лали вскрыла конверт, вытащила бланк и стала с выражением читать:
- Уважаемая… так, так, по решению специальной комиссии городской социальной службы, учитывая тяжелую жизненную ситуацию, в соответствии с законом РФ номер, от… вам назначена единовременная денежная выплата в размере сорока тысяч рублей.
- Чего? – Лила зачем-то тыкала Радию бутылочку, а он не хотел и отпихивал.
- Выплата тебе назначена. В размере сорока тысяч рублей.
- Скольких тысяч? Четырех?
- Сорока, Господи! Получить можешь в любое время по адресу. Адрес тут указан. Лил, ты чего?
Лила опустила голову, обнимала ребенка и вздрагивала.
- Ты плачешь, что ли?
- Нет, я так…
Лали еще заметила, что губы у Лилы шевелятся, будто она что-то шепчет, и вспомнила, что ей срочно надо в туалет.
Когда вернулась, Лила сидела в той же позе, держала уведомление и смотрела на кавачу.
Лали села рядом.
Лила вдруг оторопело уставилась на подоконник. Глаза ее округлились.
- Господи…
Лали тоже туда посмотрела. Цветы. Ну и что?
- Мои фиалки. Они никогда не цвели. Ни разу…
Сейчас все три растения украшали только что распустившиеся фиолетовые цветочки.
- Ну и дела, - сказала Лали.
Лила, не зная, чего еще ждать от жизни, перевела взгляд на сына. Тот произнёс несколько слов. Судя по ошарашенному виду матери, на санскрите. Перевернулся на живот, сжал в кулачке рудракшу и уснул.
Где-то в доме включили музыку и по комнате поплыли тихие звуки.
Лила мотала головой и хлопала глазами.
- Что это? Ты видишь?
- Вижу. Беленький свет.
Под музыку комнату наполнял нежнейший невидимый беленький свет.
Лила опустилась на колени, Лали воспарила к потолку. Вскоре девочки парили вместе, как космонавты в невесомости.
- Мы летаем?
- Это – беленький свет. Более тонкий, чем воздух, нежнее, чем солнечный свет. Прозрачный, неземной, он всегда здесь, но мы его не видим. Это милость кавачи. Она нами довольна. Беленький свет всех обнимает, целует, голубит. Для него нет разницы: человек или Бог, божество или цветок в горшке. Ни рамок, ни ограничений. Мы в едином пространстве любви.
- Всё ясно. Всё. Всё просто, понятно, легко… Как же я раньше не видела, как всё просто…
Кавача сошла с гвоздика и плыла в воздухе между ними.
- Что ты чувствуешь, Лила?
- Блаженство…

Девочки плыли под потолком. Лалины джинсы обернулись в небесного цвета сарафан на тонких бретельках. Тапки одна за другой соскользнули и шлёпнулись на пол. Шерстяные носки исчезли. Лали в экстазе посмотрела на свою прозрачную ногу и пошевелила пальцами. Пролетая мимо зеркало, притормозила, заметив, что ее короткие красные волосы посветлели и вытянулись длинными витыми прядями. Она без удивления отметила, как изменилась ее фигура, приобретая изначальный вид совершенной красоты.
Лали оглядывала комнату сверху. Хорошо, что малыш не поднялся с ними. Он мог испугаться или упасть и разбиться, если это внезапно закончится.
Он сладко спит, ему снятся сказки. Беленький свет его бережно баюкает, чуть-чуть приподымая над постелью. Одеяльце свешивается.
Лали счастливо вздохнула и перевернулась на спину. Над ней открылось бескрайнее небо.
Она дышала медленно и ровно. Вдох. Пауза. Долгий выдох. Если помнила, что нужно дышать. Ее прозрачное тело таяло.

С Лилой тоже произошли изменения. Ее халат распался лохмотьями и осыпался пеплом. Длинное тело, испещренное татуировками, прикрывали лоскуты алой ткани, вспыхивающей при каждом движении. Волосы то окутывали фигуру плащом, то развевались по ветру. Лила резала воздух пластами в темном небе красной степи. С каждым мгновением ее движения становились резче. Она набирала скорость. Кружила по комнате всё быстрей и быстрей. Так стремительно, что ее тело смазывалось. Беленький свет рядом с ней окрасился красным.
Кровавый ореол.
Лила пронеслась мимо Лали, и ее обдало жаром. Она обернулась: Лила остановилась вертикально посреди комнаты. Лали посмотрела на пальцы ее рук, на отведенные локти, на согнутые в коленях ноги, метнулась и крепко схватила ее за руки.
- Нет. Стой. Не танцуй. Не надо!
Лила мелко дрожала. Ее руки пылали огнём. Лали поморщилась – на ладонях останутся ожоги. Лила медленно открывала глаза. Ее белое лицо потемнело, черты заострились. Огромные глаза еще больше вытянулись к вискам. Они горели чёрными кострами, белки покраснели.
- Лила, нет! Не делай этого!
Измененная Лила тяжко уставилась на помеху. Черный огонь ее глаз ударился в голубые озёра. Рот Лилы искривился и проскрежетал:
- Не трогай меня.
С трудом выдерживая ярость ее взгляда, Лали тихо, но твёрдо сказала:
- Не сейчас. Вспомни, кто ты. Ты не Рудра. Лила, очнись! Смотри на меня!
Лила дёрнулась и зарычала. Лали держала ее из последних сил. Терпела дикую боль в ладонях. Ей пальцы будто охватывали не человеческие кисти, а раскаленные прутья.
- Отпустиииии меняяяяяяя…
Лила теряла контроль. Лали поняла, что она сейчас взорвётся, и закричала:
- Ребенок! Лила! Твой ребенок! Ты погубишь его!
Огонь в страшных глазах медленно гас. Опасность из них уходила. Они постепенно приобретали свой естественный цвет и осмысленность. Рот сжимался, втягивались клыки, падала температура тела.
Лали с перепугу рассмеялась:
- Лилка! Ё-моё! Ты чуть не спалила всю хату на фиг!
Лила с трудом отвела взгляд от двух серебристых озёр, державших её в плену, и посмотрела вниз. На крошечного спящего ребенка. Он заворочался.
- Что с ним?
- Всё нормально. Ну ты, мать, раскочегарилась. – И Лали снова засмеялась, уже от облегчения.
Лилу потряхивало. Жар отступал, парило, как в бане. Беленький свет снова стал белым. Вид у Лилы был потерянный, она с удивлением оглядывала себя.
Лали разжала онемевшие пальцы и отпустила её.
- Ты как?
- Душно, - пожаловалась Лила. – Я задыхаюсь.
Лали набрала в легкие остатки жара и выдула в лицо подруге морозное облако. Воздух вокруг них заклубился. Прямо над Лилой потрескивал и дымился потолок. Лали подняла голову и подула на него тоже. Обгоревшее пятно покрылось инеем. Лали подумала: «Всё хорошо». Ожоги на руках уже заживали, чудесный свет всё еще наполнял их невесомые тела.
- Какие у тебя глаза, - прошелестела Лила.
- Не смотри. Сейчас не надо.
Они взялись за руки и начали медленно спускаться.

Лали ощутила на ногах свои шерстяные носки и нащупала тапочки. Подтянула джинсы. Комната слегка качалась, и Лали уцепилась за свою папку. Лила поправила одежду и потянулась к сыну.
Девочки пили холодную воду, постукивая зубами о края стаканов.
- Какое чудо, - сказала Лила, когда чуть отошла. – Так ты Зима? Воздух? Кто ты?
- Я – Безмятежность, - ответила Лали. – А ты Огонь, да?
- Я – Ярость. Была Яростью. Спасибо, Лали.
- За что?
- За всё, но главным образом за то, что не испугалась. И не оттолкнула меня. Я была очень страшная.
- Ты помнишь?
- Смутно. Я видела себя в зеркале.
- Спасибо, Лила, что не вцепилась мне в горло. Хотя могла бы. За то, что удержалась и не спалила дом и пол мира в придачу.
- Я не хотела никого убивать. У меня не было такой цели. Но я стала воплощенной энергией уничтожения. Мне хотелось танцевать. Я должна была исполнить свой танец!
Мне больно, что ты удержала меня.
- Потом. – Лали утешающее улыбнулась. – Еще станцуешь. – Ты поняла?
- Что именно?
- Мы были чем-то вроде стихий. И они не конфликтуют, Лила. Мы крутились каждая по своей орбите. Не пытались ни победить, ни уничтожить друг друга. Не хотели, не могли причинить вред. Условно говоря, мы были «ангелом» и «демоном».
Лила кивнула:
- Но «ангел» не поднял сверкающий меч с криком: «Изыди, Сатана!».
- А «демон» не пытался разорвать «ангела» на куски.
- Мы хорошие. Всегда. Как бы не изменялись.
- Да. Я вмешалась, потому что это было необходимо, я должна была тебя остановить. Но я знала, что это ты.
- Если бы ты испугалась, ели бы проявила враждебность, я могла бы тебя убить. Но моей ярости не за что было зацепиться: я не видела ни жертву, ни врага. Только ограничение. Стену, отсекающую моё пламя. Бездонное озеро, в котором гас мой огонь. И я знала, что это ты.
- Вот, блин, руки до сих пор трясутся. О, уже ночь! Мне пора.
- Уже всё кончается?
- Да, скоро уйдет. Я думаю, ты хочешь Их поблагодарить. Не буду мешать.

Лила, как во сне, наблюдала, как Лали забрала свои бусы и пакет, махнула рукой и исчезла из поля зрения. На самом деле она просто вышла и аккуратно закрыла за собой дверь. Уходящий свет проникал даже в подъезд. Два наркомана бросили полные шприцы в мусоропровод и пёрлись сами собой. Лица у них были красные и размягченные. Лали им подмигнула и растворилась в воздухе.
Лила сильно потёрла лоб и пошла на кухню разогревать молоко. Жалко, не успела попрощаться с Лялькой. Что это было? Чтобы это ни было, оно уже закончилось. Лила вернулась с бутылочкой в комнату. Радий открыл глаза, отчётливо сказал: «Мама» и протянул к ней руки.

Сообщение отредактировал Лали - 2.6.2010, 16:01

[qooqle]

2 Лали
У Вас талант. Хотел бы я себе такой.. под елочку.)(это на ютубе "мастер-гитарист-жжот" выложил бесплатный видеоурок игры на гитаре, так какой-то чувак в комментах написал "I wish this technics for Christmas" )
На меня даже нашло сиюминутное вдохновение написать что-то эдакое, но выкладывать то, что я написал, пожалуй не стоит
Я просто к тому, что творчество - это заразно и поэтому спасибо Лали))

[IamJiva]

- Девочки, - сказала однажды одна древняя женщина другим. – Вы знаете, с кем мы живём?
- С неадертальцами! – воскликнула ведущая женсовета и еле удержалась от обморока.
...
Может быть, какой-то их потомок даже станет Брэдом Питом, - и она мечтательно вздохнула.
...
Женщины варили овощной суп, они были вегетарианками. А мужчины смеялись над женщинами с их жалким супчиком.

Жена закатила глаза и вывела над формулами каллиграфическим почерком: «Лопата = борщ + секс».
- А-а, - ответил муж

хорошо что он был неандерталец и не вспомнил что женщины по шастрам вожделеют в 9 раз больше, и "жалким супчиком" это не реашается...

[Лали]

БАРДО

Эта история произошла одним томным летним вечером. Некая славная девушка шла через парк, и на нее напал маньяк. Девушка его ударила зонтиком, отчего у насильника вытек глаз. Однако он не унялся и полез на нее со словами: «Это ничего, я и так смогу». Девушка съездила ему ногой по лицу и выбила шпилькой второй глаз. С глухим стуком он упал на улицу; стеклянный оказался, искусственный. Но калека не унялся, а даже вроде раззадорился. Тут бы ей и конец пришел, но явился Антон Городецкий, сообщил: «Ночной Дозор. Заколебал ты меня, Вася» и прожег негодяя фонариком. Тот моментально скорчился, забулькал и испарился, как вампир на солнце. В шоке девушка рухнула на лавочку, а Антон махнул рукой, мол, некогда, и ушел на третий уровень. Девушка, пребывая в сюрреалистическом состоянии, произнесла несколько слов, которые постоянно долетали до нее из соседней квартиры, от соседа Иннокентия, в миру – Кешки-кришнаита. Вот отсюда и начинается основная часть нашей истории.
- Харе Кришна, - сказала девушка. – Харе Рама.
Чисто от шока.
Тут же раздался сильный шум и на тропе явились две горы. Огромные парни, размером с двухэтажный дом, не меньше. Один белый, как бумага. Второй чёрный, сбоку подсвеченный апокалипсическим светом фонаря. Работающих фонарей в парке было немного, но этот как раз светился.
Парни переглянулись, и чёрный спросил:
- Ну а ты-то что?
- Она «Рама, Рама» сказала.
- А ты при чём?
- БалаРама. Кто это, по-твоему?
- Вот что угодно придумает, что угодно!..
Чёрный некоторое время смотрел на девушку, сжавшуюся от страха на скамье.
- По-моему, мы великоваты. Давай уменьшаться.
Горы взялись за руки и стали почти, как нормальные. Девушка мигнула и выронила сумку.
- Да она обомлела от страха. На-ка, попей водички. – Чёрный протянул ей бутылку с минералкой.
Девушка, стуча зубами, пила воду, рассматривая явленье. То, что они были гигантами, она решила пока временно забыть. За руки держатся, нежно так. Женоподобные какие-то. Браслеты, серьги, и вроде у них даже глаза накрашены. Ей стало неловко, вроде как чужую любовь подсмотрела, и она отвела глаза.
- Я – Кришна,- сказал чёрный, - а это мой брат – Балик.
- Иностранцы, - решила девушка, - или сумасшедшие.
Белый тут же достал из складок одежды ветхий томик, нацепил пенсне и уселся рядом с ней на лавку. Он погрузился в книгу, более не обращая внимания на присутствующих.
- Ааа…яяя… ээ, - представилась девушка.
- Что ты здесь делаешь? – поинтересовался Кришна.
- Эээ…
- А точнее?
Девушка собралась и вполне внятно ответила:
- Я в библиотеку шла. А тут маньяк. Я его раз! А он опять. Тут Антон появился и его того.
- Интересно живешь, - покивал Кришна.
- А вы кто? – спросила девушка. Она вспомнила Иннокентия и уточнила: - Вы… Бог?
- Бардо сплошное, - отреагировал Балик, впрочем, не отрываясь от книжки.
- Началось, - рассердился Кришна, - опять за своё! Да за что мне такое наказание?!
- А что случилось? – спросила девушка.
- Ничего, просто у меня брат с ума сошел, а так всё в порядке.
- А что он читает?
Кришна закатил глаза и нараспев произнёс: «О сын благородной семьи, всё, что ты знаешь: рождение и жизнь, и всё, что не помнишь: смерть и период между рождениями, весь твой опыт и все формы: боги, демоны, люди, духи и животные, всё – суть Бардо, проявления твоего собственного ума».
- Моего? – испугалась девушка.
- Да не твоего, а его! – и он ткнул пальцем в брата.
- Твоего, - не согласился тот. – Твоя аватара была.
- Кого моя? Ничего не моя!
- Будда – твоя аватара.
- Да? А кто у нас Изначальный Гуру?
Услышав про Гуру, Баларама замер с открытым ртом и глаза его остекленели.
- Что это с ним? – спросила девушка.
- А! – Кришна махнул рукой. – Короткое замыкание. Как абсолютный Учитель он сам себя убедил, что не существует, можешь в это поверить? Конечно, шарики за ролики заехали. Ничего, через пару минут отойдет.
- Может ему минералки?
- Я в киоск не побегу.
- Ну да, в таком виде не стоит. Там полно гопников.
Бала выдохнул и снова уткнулся в книжку.
- Просто зла не хватает, - проккоментировал Кришна.
- А что такое Бардо?
- Да всё! – и Кришна повёл рукой. – Всё, что ты видишь.
- Есть несколько видов Бардо. Вообще Бардо означает "промежуточное состояние сознания", - попытался объяснить Балик, но брат не обратил на него никакого внимания.
- Вся Земля? – заинтересовалась девушка.
- И космос, - ответил Кришна.
- А за пределами космоса?
- И там тоже.
- А за пределами пределов?
Кришна и Балик уставились на неё.
- А там Сияющая Пустота, - подсказал Баларама.
- Пустота?
- Сияющая.
- Больше слушай, - перебил Кришна. – Он тебе наплетёт. Всё сверхсознание мне измотал!
Тут его озарила вроде как идея.
- Ты замужем?
- Нет, я в шестую расу собираюсь.
- Это правильно, - похвалил Кришна. А как тебе Балик, ну так, вообще?
- Ну… - девушка не нашлась что ответить.
- Да ты не смотри, что он малость увядший. Он же самый сильный парень в мире! Кшатрий… - и оборотясь к Бале: - Мы в России?
- Да.
- Богатырь! За один присест гору риса съедал и еще у других отнимал! Глянь, какие банки, - и Кришна потыкал в бицепсы философа. – Видала? Быков с одного удара валил! Да что быков, демонов в клочья рвал! Вот просто на части раздирал. Или возьмет, к примеру, за ноги и лупит головой об землю, пока тот дух не испустит. Или раскрутит и с гиком молодецким на деревья закидывает. А ты думала? Принцип Гуру. Гордость семьи. А тут как-то, представь, взял демона за ногу, вырвал ее с корнем и замер. Стоит как чурбан и в пространство таращится. Так вторую и не оторвал. – Кришна приблизил к ней губы и прошептал прямо в ухо: - Задумываться стал.
А когда Бала задумывается, это ничем хорошим не кончается. И что надумал: в библиотеку записался, очки купил и стал по углам ныкаться.
До того дошло, что демоны его у дома поджидают. Сидят на корточках, смолят чинарики, а как его завидят, глумятся: «Эй, голошмыга! Слышь, леаперд, ходь сюда, курить есть?»
А он знай твердит… скажи девушке, что ты твердишь?
- Ом, - послушно откликнулся Балик. – Мани падме хум.
- Видала! Да что же это делается!
- Мне кажется, вы к нему несправедливы и угнетаете. Я слышала, что буддисты очень мирные, разве вы сами не можете защитить его от бандитов?
- По нашим обычаям старший брат защищает младшего, а не наоборот. А то позор на его седины. Я и так хожу за ним как за дитём малым. Вчера вот бритву опасную у него отнял, а то бы он волосья себе соскоблил. Каждый день слежу, чтобы украшения надевал и в Тибет по-тихому не слинял. Он, представь, и монастырь уже себе там присмотрел!
- Ну и что? Вот мой сосед, так он кришнаит…
- Знаю, старательный. Но Баларама не твой сосед, а моё первое проявление и старший брат. Что это будет, если мои проявления в Нирвану почнут уходить? Это же беспредел!
- Беспредел, - согласилась девушка.
- Свобода вероисповедания, - развёл руками Кришна, - через мою доброту.
- Ты же сам был Буддой, - примирительно сказал Балик. Девушка заметила, что характером он гораздо лучше и интеллигентней, чем его аффективный и капризный младший брат.
- По обстоятельствам! – вскричал тот. – По обстоятельствам, а не со зла!
У него был такой несчастный вид, что девушка залезла в сумку, пошуровала там и вытащила конфету. Подержала и робко вложила в руку Кришне.
Тот немедленно засунул ее в рот вместе с фантиком и стал жевать.
- Вкусно. Что это?
- «Мишка на севере».
Кришна закрыл глаза, протянул: «Ммм…» и стал обозревать звёзды. Потом перевел глаза на девушку.
- А что на тебе надето?
Немножко дурачок, решила она.
- Юбка.
- Коротенькая, - сказал с удовольствием Кришна.
- Даже не думай, - отрезал Бала.
- И кто кого угнетает? Вот всегда я через свою доброту страдаю, - пожаловался Кришна. – Он же всегда младшим братом был. А я старшим – достойным и ответственным. Потом он взбунтовался и заявил: «Теперь я старшим буду! Ты у меня попляшешь!» А я что, я стерпел. Так как моя скромность не имеет границ, а доброта воистину беспредельна. Теперь он из меня веревки вьёт и Бардом обзывается.
Я думаю, его сектанты завлекли. Точно. Хорошо, хоть имущество не вынес. – Кришна поцокал языком и опечалился: - Мать жалко. Места себе не находит. Каждый день в церковь бегает, свечки за него ставит. Замуж пойдёшь?
- За кого? За вас?
- Можно и за меня, но я вообще-то его имел в виду. Переживаю, ночей не сплю. Да ты не смотри, что он бледный и молчит всё время. Это даже лучше. А силища какая! Он тебе картошки на год вперед натаскает! И опять же – принцип Гуру.
- Ну… это так неожиданно. И у меня парень есть! Ну не то чтобы, но кагбэ в тоже время… - стала путаться в показаниях девушка.
- Ну правильно, кто на него позарится, – горько усмехнулся Кришна.
- Дак а что плохого, что парень читает? Это очень благородное занятие. Развивает ум и сознание. И вообще - благотворно.
- Вот и выходи за него, будете по одному читательскому билету книжки брать. Сплошная экономия! – рассмеялся Кришна.
- Я подумаю, - сказала девушка, сложив за спиной пальцы крестиком.
- Что ты так смотришь?
- Ну вы так-то вроде люди, но были великанами, или мне почудилось?
- Мы из другой эпохи, - объяснил Бала. – Люди тогда были значительно больше.
- Да, а сейчас измельчали, смотреть не на что, - подтвердил Кришна.
- А почему вы краситесь? – решилась спросить девушка.
- Это моя естественная красота! – встрепенулся Кришна.
Бала хмыкнул и перевернул страницу.
Кришна недовольно покосился на него и сказал:
- Ладно, уже поздно, пошли, мы тебя до дома проводим. А то еще кто привяжется.
Девушка встала, Кришна подхватил ее сумку, обернулся на брата: «Пошли, буддист».
Тот плёлся сзади, иногда спотыкался, но книжку не выпускал. Так и прочитал всю дорогу.
- Пришли. Спасибо, что проводили. – Девушка пожала Кришне руку, на которую он с удивлением посмотрел, и кивнула на балкон второго этажа: - вот там я живу.
- Может, до квартиры проводить?
- Да не надо, у нас тихо.
- Ну иди, Бог с тобой. Как придешь, выдь на балкон.
- Ладно.
Девушка поднялась в жилье и вышла на балкон. Махнула рукой. Братья тоже помахали, Кришна послал воздушный поцелуй и еще выкрикнул: «Если надумаешь...» и сделал движение рукой: позвони, мол.
Чудные братья уходили во тьму, последним, что она расслышала, были склочные слова Кришны:
- Да не Бардо, а бардак. А раз бардак, значит это проявление твоего ума!
Девушка проводила их глазами, улыбнулась и прошептала:
«Пусть все существа, страдающие недугами тела и ума,
освободятся без промедления от своих болезней.
Пусть напуганные расстанутся со страхом,
и пусть освободятся порабощенные.
Пусть слабые обретут силу,
и пусть люди подумают о том, чтобы стать друзьями.
Пусть тех, кто блуждает в ужасных потёмках Бардо, – детей, стариков, беззащитных
ведут доброжелательные небесные существа,
И пусть они быстро достигнут Просветления.
Обретя духовные заслуги путем даяния и других совершенств, да стану я Буддой на благо всем живым существам».

[Лали]

Спасибо, Калки джи!

Калки джи по моей просьбе заменил первый варинт "Бардо" на финальную версию.
Кстати, слова, которыми демоны обзывают Балараму, я нашла в профессиональном жаргоне нищих.
"Голошмыга" означает "нищий, который ходит босиком", а "леопёрд" (супер словцо! откуда только взялось в русском?) - "бродяга". Вполне себе трансцендентно.

[Лали]

ИСТОРИЯ ХРАМА ТРИЕДИНСТВА, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ

Я – Храм Триединства. Единственное культовое сооружение нетрадиционной ориентации.
Сегодня обо мне не знает только слепоглухонемой. Но десять лет назад о моем существовании никто и не слыхивал. Я был вибрацией высочайшего уровня, и видели меня немногие. Я очень хотел воплотиться в материальных элементах, занять устойчивое место в пространстве и привести сюда, во тьму, Свет. Чтобы многие люди вибрировали вместе со мной. Как я вибрирую вместе с Богом…

Жили-были три брата: старший Василий, суровый брюнет, средний Егор, рыжий и конопатый, и младший – белобрысый Иванушка. Жили они в маленьком, нищем, ничем не примечательном русском городке Верхневолочёвске с отцом-атеистом и матерью обычной женщиной. Судьба у них сложилась по-разному, и, можно сказать, удивительным образом. Вопреки влиянию отца, Игоря Семеновича, в советское время ответственного по делам религии, все три брата настойчиво искали Бога. Василий закончил семинарию и стал православным священником, здесь же, в Верхневолочёвске, в разрушенной еще в 30-х годах церквушке. Егор оказался буддистом. А младший, Ванечка, подался в кришнаиты. На своих путях каждый из них претерпел немало трудностей и испытаний, которые ни к чему совершенно их ни привели.

Начать с того, что отец, еще заприметив крест на тощей груди Василия, а потом прослышав про девиации младших детей, дверь перед ними немедленно и навсегда захлопнул. Мать сыночков жалела, но смягчить норов отца не могла, так что всего и сочувствия от нее было, что втайне от супруга ходить на Васины службы и вздыхать под иконой Серафима Саровского. И это поблизу к родовому гнезду, расположенному в хрущёвке на улице Чкалова, Егор же с Иваном жили далеко и всяк своей жизнью. Оба они из родного гнезда давным-давно улетели как два несчастливых селезня.

Егор, талантливый архитектор, после политеха за копейки горбатился в какой-то конторе в райцентре. Но хоть работал, христопродавец, не говоря уже за Васю - лицо духовное и веры родной, а вот Ванька – натуральный позор семьи: и вере изменил и работы чурался, как черт ладана. Продал комнату в коммуналке, доставшуюся от тетки, деньги пожертвовал в кришнаитскую организацию, на остатки купил билет в Дели, а по прилёту в Индию порвал свой паспорт, а клочки по ветру развеял. Чтобы никогда и ни за что на родину, то есть, в этот материальный мир скорби и тлена, не возвращаться. Как советовали некоторые кришнаитские святые: найти уединенное место в Священном Вриндаване, сесть там под куст и делать личное богослужение – так он и попытался исполнить. Но не учел, что во Вриндаване нынче не так просто найти уединенное место, а жара стоит 40 градусов, обезьяны достают и никто денег на прожитье не жалует. Оказалось, никто Ивана в этом Вриндаване не ждал. Хоть ложись помирай. Помыкался годик вот так Иван и затосковал. Ни денег, ни жилья, ни семьи, ни работы, а Кришна к нему так и не явился. Хоть иди в Гангу прыгай или возвращайся с позором в Россию, где все связи обрублены и от людей стыдно.

У Егора тоже ситуация. Изготовил он на конкурс шикарный проект бизнес-центра, а начальство у него его спёрло и за свой выдало. Победило на его божьем даре и грант в большие тыщи отхватило. А возмущенному Егору пригрозило помалкивать, а «то посадим, и всё равно ты ничего не докажешь». Не вытерпел Егор такой подлости, и в тот же день уволился. Домой пошел, по пути бутылку купил, но горе заливал во дворе на лавочке в компании своего чемодана, выставленного на лестничную клетку умаявшейся жить с гением красивой, но не отличающейся терпением бывшей девушкой.

Мать все глаза проплакала, уж сколько отца умоляла простить отщепенцев – тот ни в какую. Побежала к Василию, в ноги кинулась: «Прими, батюшка, братиков, ведь не чужие тебе!» Тот, хоть они христопродавцы, и бывало спорил с ними до хрипоты и до драки, отказаться, конечно, не смог. Поднял мать с колен, перекрестил и кивнул. А сам подумал: «Куда ж я их помещу?». И то – служил Василий, считай, на развалинах, а проживал с женой на бывшем складе, имеющим роль дома священника.

Мать уж как-то с ними связалась, в райцентр ездила, сына из вытрезвителя вытаскивала, где он почти уже прижился, вместе с ним во все колокола звонила, чтобы добрые люди Ивана в Индии нашли и домой призвали. Первые добрые люди деньги взяли и скрылись. Другие мать пожалели и помогли Ваньке с паспортом, что отдельных денег стоило, чтобы вернуть его в Верхневолочёвск.

В первые дни на малой родине Егор с Иваном всё хмурные ходили. Зоя, жена Василия, все их борщами откармливала и свидания со свекровью устраивала. Егор потихоньку трезвел, Ванька снова затеялся мантры петь, жизнь налаживалась. Чтобы в сердцах родню не порубать за предательство истинной веры, Василий топор спрятал в подпол и старался до прений не опускаться. Сам молчал и на братьев поглядывал. Те тоже помалкивали, и, чтобы не нарываться, пели свои мантры в огороде. Одного разу только схлестнулись. Не вынес Василий, душа православная, да все им и высказал. Вы, говорит, пошли бы в храм, да перед Господом нашим покаялись, глядишь, и простил бы Христос, не говоря уже о матушке Богородице. Тут-то Ванька и заявил, что христианство, мол, религия временная, а буддизм и вовсе – майавада голимая. Пока Егор моргал, Вася персты сложил и тихо, но быстро Ваньке в глаз засветил, а Егор от этого навроде как проснулся. Пока Вася в подпол за топором лазил, пока Зоя ему в ноги кидалася, а Ванька в малине отсиживался, Егор на кухне все со стола на пол смёл и на кусках ватмана, прихваченных из конторы вместе с инструментарием, чего-то чертил. Всю ночь просидел, две свечки извел, а утром, сияющий и просветленный начал свой результат Васе тыкать, отвлекая от покаянной молитвы у образов.
- Чего? – спросил Василий, грустный оттого, что чуть единоутробного брата живота не лишил.
- Проект.
- Чего проект?
- Нового Храма, который мы на месте твоей церквухи развернем. У меня и название есть – Храм Триединства.
- Отца, Сына и Святого Духа? – спросил Василий, не особо веря, что у Егора такое правильное просветление сделалось.
- Нет. Лучше! Храм наш, братский, объединяющий в одних стенах три наши веры! Православие, кришнаизм и буддизм.
- Зой! – крикнул Вася, - ты этому с утра наливала?
- Нет! – откликнулась та, - я ж весь самогон вылила, как ты велел! А чего, не надо было?
- Надо, надо… эк… ты. Да ты понимаешь, экую ересь задумал?
- Ага, - Егор широко улыбался, - не было такого храма, а мы построим! Посуди сам, если в мире такие разные веры уживаются, то почему в одном храме не могут? Вот, гляди, - и развернул перед Васей ватман исчерканный.
- Не понимаю я ничего в твоих чертежах, - отмахнулся Василий.
- Да ты смотри, - не отставал архитектор, - тут все понятно. Этот предел – главный – православный, с алтарем и иконами, стены я распишу житиями святых, по низу демонов пустим, а на куполе будет Царство Божие – с Христом Воссиявшим и ангелами! Слева будет кришнаитская алтарная, я у них все видел и запомнил, по центру статуи Радхи и Кришны, по стенам ихние картинки разноцветные, а справа - буддийский дацан, главный зал кондо - с золотой статуей Будды! Тут и работы меньше, одну тока статую Будды изваять и всё – картинки не надобны.
- Да меня от церкви отлучат! – вскричал поп Василий, - понимаешь ты?! Никогда такого не было, чтобы православные в одном храме с иноверцами! Да пока стоит Земля и Россия-матушка…
- Ты что думаешь, - тихо сказал Егор, - я готовые проекты за одну ночь выдаю? Да я над бизнес-центром месяц корпел. А тут враз! Готовым его увидел, будто он есть, висит где-то, сверкает, на Землю просится! Я ж ничего не придумывал, с готового срисовал. Только масштаб сопоставил и инженерку добавил. Вот он, как живой, белокаменный. Вот тут для тебя акварелью рисунок набросал. Видишь или нет? Говори, Божья красота или брат твой Егор все мозги пропил и ерунду подсовывает?
Посмотрел Василий, и вправду, если по отдельным чертежам не видно, то по рисунку сразу заметно – особенный Храм, нездешний, вроде, на земле стоит, а вроде, и в воздухе витает, и сам красоты несказанной.
- Почему так? - сказал Вася, слов не нашел, как его красоту обозначить.
- Потому полная гармония. Я как чертил, колокольцы слышал. Они и руку вели. Даже как стиль называется, не скажу, не знаю. Не было такого еще - нет и названия.
Чуть не плакал Василий. И талант брата жалко, и себя, и будущий храм, которому не суждено в этом мире явиться.
- Красота твоя, голубь ты мой, не для мира. Для горних высот. Там такие храмы создаются. А тут… по силам ли нам? Ни денег, ни дозволения от епархии ведь не будет, сам понимаешь.
Ничего не сказал Егор, голову опустил и пошел со двора. Ванька его позвал, но не откликнулся. Тот-то видит, тихо, пробрался внутрь, Васька топором не машет, сидит над картинкой, вздыхает.
- Вот, - говорит, - Вань, гений у нас в доме. Как бы с горя не повесился. Сотворил великое, а такое трудно пережить. Скажи Зое, чтобы сходила за бутылкой, сегодня можно. Али сам сгоняй, неча матушку позорить. Нам бы теперь Егорку не потерять.

Однако Егор к горькой не притронулся, даже и без картинок сидел на холме и на свой храм медитировал. Иногда только слезу смахивал, а так все больше Ом мани падме хум повторял, надо думать, от отчаяния. От жалости с ним рядом Иванушка терся и свое Харе Кришна подпевал – в утешение. Что сказать, обои тронутые. А Ванька, чертов сектант, еще и всю колбасу повыбрасывал, которую Зоя на Новый год берегла.

Смотрел на это Василий, служил под разломленным куполом для себя и бабки Марфы – единственной верной прихожанки (остальные прихожане в виде трех древних старух только на пасху и Рождество заглядывали), и всё думал. И Зою ночью обнимал, думал. И с заблудшими своими братьями лаялся, думал. Всё ему виделось, что они маленькие. Как он сам у отца книжки таскал и под одеялом с фонариком читал, глаза портил. Как Егорка картинки – цветы и райских птиц - рисовал. Как Ваня стихи писал, о любви мечтал, но безъязыкий и отмороженный девушкам никогда не нравился. Что ж им теперь – пропадать? Сердце щемило. Он-то сам лучше всех устроился, и приход у него, и жена-красавица, и Марфа-помощница. А они горемычные... Подумал еще и отправил копию проекта в епархию, знал ведь, что откажут, не из надежды отправил, не для проверки, а чтобы иметь на руках четкий отказ. А как его прислали и шею намылили, враз собрался и отправился на поклон к Саньке Чихвостову.

Санька тот, друг детства, миллионер и мироед Александр Евгеньевич, был единственным в городе человеком, у которого деньги водились. Он еще в школе жевачкой фарцевал, потом отсидел недолгое время, первый киоск открыл. Сейчас у Александра Евгеньевича имелись ресторан «Очи черные», забегаловка «Италия», две заправки и, говорят, бордель в районном центре, с девками и развратом.
Санька в приемной недолго держал, в кабинет быстро позвал, больше от удивления, что к нему Василий сам пожаловал. После всего, что между ними было.
- Благословите, батюшка, - первым делом сказал, ухмыляясь золотыми зубами. – Проходите, отец Василий, с чем пожаловали? По делу или так – для агитации?
- По делу, Сань, не обессудь, помощь твоя нужна.
- Ну говори, раз пришел.
- Брат мой Егор, архитектор, проект храма нарисовал, хотим построить, да денег нет.
- О как. И ты, стало быть, обо мне вспомнил?
- О тебе, о ком же еще.
- А какая мне с того выгода?
- Никакой, - твёрдо сказал Вася. – Наше предприятие нерентабельное, одни расходы и головная боль.
- Так с чего мне в нем участвовать? В память о том, как пацанами бегали? – усмехнулся мироед.
- А я на дверях золотую табличку повешу, о том, что храм выстроен на средства известного мецената Александра Евгеньевича Чихвостова. И каждый день до конца жизни буду за твое здоровье Бога просить. Каждый день. Ты меня знаешь, Саня, сто лет проживешь, сто лет буду за тебя Бога молить. И за всю твою семью впридачу.
Саня от таких слов даже растерялся. Уж этого он никак от Василия не ожидал. А тот большую папку ему на стол положил, рукой ее прихлопнул, в глаза ему поглядел и отбыл. Думай, мол. Решай. Мешать и убеждать не буду.

Зело зло взяло Евгеньича. Вспомнил он всё. Как на Зою запал, студентку педучилища. Как провожал ее, цветами забрасывал, и как Васька ее у него увел. Не приглянулся ей пацан с деньгами, выбрала худосочного христосика. Вот он ему и отомстил, избил и все кости переломал. Собирали потом в больнице по кусочкам. Думал всё, вторая судимость гарантирована. Но не стал Вася тогда на него заявление подавать, как не уламывала его милиция, мечтающая от Саньки-героя хоть на три годочка избавиться. Наплёл, что с лестницы посыпался и об ступени переломался
Не любит он Ваську. Всю жизнь не любил. Даже странно, что в детстве дружили. Восхищался он, как тот ничего не боялся и слово всегда держал. И опять он весь в белом. Буду за вас молиться, Александр Евгеньевич… А сам презирает. Зою увел… За это никогда не прощу.

Подстерег матушку Зою, она идёт, он на джипе рядом катится.
- Здравствуйте, Зоя Дмитриевна.
- Добрый день, Александр Евгеньевич.
- Как жизнь? Как вообще?
- Прекрасно и вам того же.
- Вижу, как прекрасно. Кого выбрала, десять лет в одном платье ходишь.
- Кого выбрала, о том не жалею. Ехали бы вы, Александр Евгеньевич, своей дорогой.
- А ты знаешь, что муж твой у меня денег просил?
- Не для себя просил, для храма, а кабы видел, что вы за мной увиваетесь, и вовсе не взял. – Развернулась, сверкнула глазами: - Уйди, Саня, Богом прошу.
- Что ж вы за люди, святые, - криво усмехнулся тот, - как деньги брать, так пожалуйста, а как поговорить, я для вас рожей не вышел?
- Поговорить в дом приходи. Мы с мужем рады будем. А за спиной разговаривать – не дело, сам знаешь.
- Что ж, приду, раз зовешь. До встречи, матушка.
- До свидания.

И пришел. Как-то под вечер, как раз ужинать сели. Ввалился Санька-то, башкой чуть косяк не снёс, в руках шампанское с конфетами. Прям, как на именины. Или на свидание.
Смотрит, сидят хозяева чинно всем семейством, кашу наворачивают. Его за стол зовут. Посидели, пообщались. Проект вместе поразглядывали. Чаю с конфетами выпили. Затем Александр Евгеньевич откланялся. И как в тот раз, после встречи с Зоей, погнал в райцентр, в свой бордель. Попил, покуражился, посуду перебил, за всё заплатил и домой возвратился. Позвал юриста с бухгалтером – дело начинать, дело великое, затратное, небывалое и с нюансами.

Так и пошло: машины с кирпичом одна за другой на площадку прибывают. Народ стоит поблизу, за забор заглядывает. Таджики, что Санька нашел и по дешевке нанял, вкалывают, с ними наравне отец Василий. Егор бегает, на них всех покрикивает. Ванька, по слабости здоровья, все больше на кухне ошивается. Кришнаитская кухня им всем понравилась, особенно халава с орехами. Поначалу по очереди готовили, день Зоя с Марфой, по-людски, день Ванька-Кришнадас, по-кришнаитски. Потом и вовсе женщин с кухни потихоньку выжил. Сам продукты покупает, с бабками на рынке до потери пульса торгуется (не иначе в Индии научился), сам готовит, сам своему чернобогу предлагает. Потом, известно, Василий по-своему благословит, и кушать садятся. Зоя обратно в школу вернулась, учительницей русского языка и литературы. Жить-то надо. Не кормить же Саньке всю шоблу, да и работу она свою любит, без Пушкина и детей совсем истосковалась.

Уже половину храма отгрохали, как пришла беда. Василия начальство из епархии с милицией и мэром нагрянуло. Шум устроили, вплоть до проклятий и угроз адом и арестом с конфискацией. Васе и сказать нечего – виноват. Тут Санька чинарик под ноги бросает, говорит: «Кончен перекур. Давай за работу, мужики» и к большим людям подкатывает. Морда в пыли, сам в стройматериалах, только зубы сверкают. И чего вы, говорит, на чужое имущество зубы точите? Уважаемые? Вы адресом случайно не обшиблись?
Какое, тебе, говорят, имущество? Ты куда лезешь? А он тут два пальца в рот и молодецкий свист выдает, как в детстве, когда голубей гоняли. Из мордатого черного авто иностранного производства тут же выходит чинный юноша в костюме, говорит, сей момент, Александр Евгеньевич, и сует под нос представителям власти и РПЦ документики с печатями. Из коих следует, что землю, на которой будущий храм стоит, господин Чихвостов давно у муниципалитета выкупил. Нате-ка выкусите, моя земля, хочу строю, а что, не вашего ума дело. Но храм-то наш, кипятится РПЦ. Нет, усмехается Санька, нет, качает умной головой молодой юрист, ваш храм назывался церковь Преображения Господня, которую снесли с лица земли большевики в 1931 году, на что бумага в архивах имеется, а копия, вот она, на руках. Далее одни развалины находились, на которых служил отец Василий, а вы на реставрацию и капремонт сооружения отродясь ни копейки не давали. У вас на балансе вообще такое сооружение не значится, приход, вроде, есть, но без храма. А давал капиталист Санька Чихвостов, так что не только земля, но и постройка – целиком и полностью его собственность. На что тоже имеются накладные. Так что, не пойти ли вам… обратно в епархию. Мэр помалкивает, с капиталистом ссориться не хочет, до сих пор взятка от него ляжку жгёт. РПЦ поражение признавать не желает, Верховным судом грозится, на что все только посмеиваются. Василия они рясы лишили и от церкви отлучили, приказ об этом, сказали, по факсу перешлют, с чем и отбыли. А наши-то всей гурьбой праздновать викторию отправились. Ванька пир закатил, с размахом, с разными ведическими блюдами, водки набрали, рабочих угощали, и весь народ созвали поучаствовать.

Так впервые я-храм прославился еще до своего рождения. Народ уже обо мне знал. Многие в бесплатные помощники напрашивались, а кто и за деньги – Санька никого не гнал. Зойкины ученики на стройке просто поселились, после уроков прибегали, нравилось им в этом шуме, гаме и кирпич класть, и за водой бегать, и тройную религиозную агитацию воспринимать. На кухне благостный Кришнадас поёт: «Говинда джая джая, Гопала джая, джая…», потом детям рассказывает: «Увидел Верховная Личность Бога, Шри Кришна, как входит в комнату ведьма Путана, красивая, как богиня, а сама его отравить хочет, грудь ядом смазала, и думает…». Послушают ребята за Кришну, идут к Егору, который отматерив бестолковых рабочих, по головке их гладит и улыбается: «Главное, пацаны – Нирвана, то есть покой и гармония в ваших душах». Тогда они к любимому отцу Василию поворачивают, а тот кивает: «Бог с нами, детки. Спаситель и Пресвятая Богородица. Благослови вас, Господь».

Однако случались и новые трудности (мы не имеем в виду случай, когда бабка Марфа с лесов сверзилась). Пока Санька-то на строительстве пропадал, и все деньги в него вбухивал, некий приезжий джигит Хвостатого – так называли Александра Евгеньевича в определенных кругах - измыслил лишить и заправок, и борделя и ресторанов. Набил стрелку. Прибыл на машинах с пацанами. А те, известно, с оружием. А Санька своим-то ничего не сказал, пришел с голыми руками, в своей спецовке забрызганной, и старым милиционером, пенсионером дядей Сережей, из-за которого на нарах по малолетке парился. Только ему и открылся.

Как на место пришли, майор достал табельное оружие и зычно сказал: «Выходить, суки, по одному. Меня вы не запугаете, шантрапа проклятая». Санька такой прыти от него не ожидал и за старика испугался, норовил его грудью прикрыть. И все это дело видела Танька Скворцова, которая училась у Зои Дмитриевны на одни пятерки и вышла собаку погулять. Она своей учителке и позвонила. А по пути к родителям братьев Василия, Егора и Ивана, забежала, в соплях и слезах, и в истерике. Несгибаемый мракобес и принципиал Игорь Семенович берданку достал, сказал жене «Не реви» и пошел сынов вызволять, попутно звякнув мэру и прокурору города.
Зойка выскочила на двор с криком: «САШКУ УБИВАЮТ!!!» Мужики, включая таджиков, похватали монтировки. Можно сказать через пять минут на месте событий, за гаражами, предстал весь город, включая древних старух и сопляков с рогатками. Мэр с прокурором и милицию, конечно, привезли, благо, ехать недалеко, а милиции – пять человек.

В воздухе запахло самосудом. Русским бунтом, бессмысленным и беспощадным. Пока отец братьев аккуратно прицеливался, мать их подскочила и съездила в ухо ближайшему охраннику джигита. Братья бросились вперед. Василий, размахивая топором, Егор буддитскими нунчаками, но более всего джигита напугал юноша в развевающихся одеждах. Ваня (а это был он) страшно вращал очами, рычал, как лев, и орал: «Намастэ Нарасимхая!».

Поглядел джигит на возмущенных граждан, поджал хвост и кивнул своим, чтоб отваливать. Конечно, не утерпел, посулил Хвостатому, что «еще встретимся», и укатил на своих Мерседесах, только его и видели. На следующий день в местной газете вышел репортаж о событиях, а все люди из органов получили премию за выдворение из города особо опасной преступной группировки. А Саня, Вася, Егор, Ванька-Кришнадас, дядя Сережа и Игорь Семенович все вместе обнялись, по плечам друг дружку похлопали, кое-кто слезы утер по случаю примирения и семейного воссоединения, и все вместе на стройку прошествовали. Теперь Храм, будем величать с большой буквы, достраивали всем миром.

Ан уже готовый стоит, и прекрасный, как лебедь белая, как стал Егор вдруг завывать и об церковные стены головой гениальной биться. Что такое? Всё общество сбежалось, а Егорка лбом стучит и приговаривает:
- Статуя… статуя… Будда…
- А правда, - спросил Василий и поперед себя огляделся. – Где мы статую ему брать будем?
От же закавыка.
- Столько золота не наберу, - покачал головой Санька.
- Буддаааа, Будда Шакьямуниии, - взвыл Егор как-то особенно жалостливо, и всем стало ясно, что без статуи дальше дело с места не стронется.
Работа встала, рисовать житие святых великомучеников на стенах Егор отказался. Так они без лиц и осталися, одни как бы только фигуры. И Кришнадас заволновался, что тут уже за Будду думают, когда Радхи и Кришны пока нет, и не предвидится.
- Поеду в Москву, - сказал Василий, - собери что надо, Зоя.
А сам подумал: «Пусть православные в глаза плюют, но статуи я им добуду. Если надо, и до Индии дойду. И до Тибета. На пузе доползу, но Кришна с Буддой у нас поселятся. И самые лучшие еще». Вот такой он человек, Василий. Не зря его Зоя полюбила, и Сашка больше себя уважал. Не говоря уже о дяде Сереже.

Конечно, не сам он пошел, отмеривая посохом километраж матушки-России от Верхневолочевска до столицы, а поехал с комфортом с Александром Евгеньевичем на его джипе. Уж ясно, Александр Евгеньевич в стороне не остался. Он бы и билеты на самолет спроворил, но решили своим ходом двигаться, чтобы заехать в один городок попутный, где имелся металлургический комбинат. Побазарить насчёт выплавки статуи Будды.

За статую взялись не в первом городке, а в третьем, и не по дороге в Москву, а вовсе даже за Уралом, куда через полгода судьба занесла наших героев. К тому времени джип они уже потеряли, довольно заметно обросли и всем видом напоминали странников и каликов перехожих. Старое всё забыли: Санька уже давно Васе Зою простил, а тот ему выбитые зубы и подавно. А на дороге, где много лихих людей и гаишников, они и вовсе накрепко сдружились. Василий даже поклялся Сане девушку найти (у меня, мол, глаз верный), чтобы не хуже его Зои была – приличная, красивая (непременно с косой), работящая и душевная. Такие, объяснял он брату названному, всё по библиотекам сидят и по выставкам искусства ходят. Ты бы, предложил, уже бордель свой прикрыл, глядишь, и нашлась бы она, единственная.
Санька даже покраснел и признался, что от борделя давно избавился, теперь девки ему итальянские шмотки для бутиков шьют, а вот признаться в том он стесняется…

За Камнем, в большом уральском городе, не заходя до заводского начальства (в таком виде их все равно не пустили бы) Санька с Васей в местной пивной легко договорились с мужиками, что те выплавят им статую Будды. По их размерам и фотографии. И покроют сусальным золотом на усладу очей верующего Егора. И все это счастье – за ящик водки, который авансом был представлен чередой бутылок темного пива емкостью в полтора литра. После пробы продукта, продлившейся три дня, мужики слово сдержали и Будду выплавили. Из специального ракетного сплава, между прочим. Получился, как живой. Просто загляденье. Саня прямо в цеху из фотоаппарата щелкнул, а там и грузить стали, по отдельной договоренности, на грузовик. На то Санька два золотых зуба продал, чтобы расплатиться. А Вася чуть нательный крест не сорвал, еле Саня в последний момент его удержал. Зубы, говорит, одно, а крест – другое. Не гневи Бога, а то Храм не достроим.

Тут пришлось друзьям разделиться: Саня с Буддой домой поехал, а Василий – в Москву, искать Ваньке его идолов. Оказалось, что с этим даже проще обошлось. Посетив мавзолей Ленина (бате обещал), Вася увидел в парке разноцветную толпу людей в развивающихся одеждах, которые пели и танцевали, как его брат Иван: Харе Кришна да Харе Рама! Увязался за ними. Дошел до их храма, поговорил с тамошним президентом и без всяких проблем заказал идолов, то есть, мурти Радхи и Кришны (вместе с одеждой и причиндалами, которые называются параферналии). Изготовят божеств, то есть явят и материализуют на Земле, в Индии, а после сюда доверенные люди привезут. Ему останется только приехать снова и забрать. «Токмо волею пославшей мя жены», - вспомнил поп-расстрига в некотором смысле товарища по несчастью из известной мирской книжки, и пошел на телеграф, отзваниваться любимой жене. После недолгого разговора и уверений, что все живы и здоровы, чего и вам желаем, Зоя получила инструкции, и пошла выполнять. Хоть и со слезами, продала свою обручалку и сережки с изумрудами - наследство от бабушки. Затем посетила родителей мужа. Потом пошла по добрым людям, коих в городе было немало. А, почитай, что и все. И через день выслала Васе в Москву сумму, достаточную, чтобы заплатить предоплату за мурти и выкупить билеты на поезд домой для любимого супруга и ненаглядного – так соскучилась! – странника.

…Меня строили восемь лет. Я получился очень красивый – высокий и торжественный, разноцветный, как сказочный терем. Мои стены украшают барельефы, по кругу – христианские ангелы, индийские красавицы и буддийские божества. Посередине моей головы расположена православная луковка, небесно-голубая с золотыми звездами, по бокам, с одной стороны розовые кришнаитские башенки, с другой – десятиярусная пагода; сбоку пристроилась белоснежная колокольня.

К торжественному открытию меня украсили воздушными шарами и цветочными гирляндами. Произнес речь мэр города, в том смысле, что народ возвращается к корням, с сомнением косясь на Кришнадаса, в блаженстве пританцовывающего с барабанчиком. Сказали своё слово мои лучшие друзья среди маленьких вибраций – Василий, Егор, Иван и Александр. Зоя утирала глаза и прикрывала рукой большой живот, после возвращения мужа из Москвы она понесла - впервые за многие годы супружеской жизни. Александр встретил свою единственную – молоденькую библиотекаршу Настю Некрасову. Василий укрепился в вере и стал различать голос Бога – это для него самое главное. К Ивану явился Кришна. Егора пригласили расписывать храмы, он теперь нарасхват в церквях разных конфессий.

Признаю – всё это не без моей помощи. Мне очень хотелось дать моим близким тоже счастье, что подарили они мне – приготовив мне обрамление из камня гением Егора, братской любовью и настойчивостью Василия, верой Ивана, самоотверженностью Александра, бесконечной заботой Зои. Каждому из них я сделал подарок, который их по-настоящему обрадовал.

С моим явлением сонный захолустный городок ожил. Я стал главной достопримечательностью и единственным градообразующим предприятием. Ко мне из райцентра и области возят экскурсии. В храмовый комплекс входят: гостиница, бесплатная кришнаитская столовая «Пища Жизни», где заправляет Иван, новая коммерческая блинная Александра, воскресная школа, больничка, студия живописи Егора, библиотека и магазин сувениров.
Верхневолочёвск теперь растет вокруг меня. Я – сердце города. Старый пустырь передо мной стал городской площадью с фонтаном, лавочками и доской почёта. Верхневолочёвцы собираются еще разбить яблоневый сад и парк со скульптурами. Они основательно приобщились к вере, хотя никто из них точно не может сказать, кто он – православный, кришнаит или буддист. Их так и называют – триединцы. Только баба Марфа оставалась неприступной крепостью, но это уже другая история.

Люди ко мне едут отовсюду: православные со всей России посмотреть на новое чудо – невиданный храм. Буддисты из Калмыкии. Кришнаиты из Москвы и других городов. Обо мне написали все газеты, я был прославлен в Интернете, и слава моя продолжает расти. С помощью слабых людей я воссиял в этом мире, приведя сюда, вниз, Божий Свет. Коснуться его может любой желающий, стоит ему просто войти под мои своды. Я не требую особых поклонений – я отдаю им Милость так, как и мечтал – счастье для всех и бесплатно. Просветление – любому живому существу. Любовь, Надежду и Свет – каждому.

А ночами, когда двери мои закрывают, и видят сны мои иконы и Божества, я обращаюсь всеми фибрами вверх, я тянусь куполами к Небу, я зову Недоступных, Неизъяснимых, Пречистых – других Вибраций, которые вознеслись так высоко, что даже мне трудно до них дотянуться. Я вибрирую телом и душой, я зову их. Чтобы они тоже спустились вниз и облеклись в прекрасные одежды милостью и верою людей. Тогда Земля станет раем, и больше никому никогда не придется страдать.

Я уверен, у нас получится. Ведь я не один. Мои друзья со мной и во мне – они удесятеряют мои силы, их молитвы возносят еще выше мой зов. И когда-нибудь я обязательно получу ответ…

[Лель]

Начинаю достопримечательный рассказ о посещении торфяных болот и Чёрного озера в окрестностях Фрязино, поездке на Барские пруды, встрече с Бурым Ведьмёдом из Бычеровского урочища, и в завершение о праздновании Баларама Пурнимы солнечным утром 24 августа...

Не буду подробно описывать развитие событий, как в 11 часов 30 минут воскресенья 22 августа 2010 года выбегал я из дома, потом закусывал ягодой рябинкой на пути – ведь на подножном корму предстояло пробыть двое суток.

Обычные туристы, когда они едут на торфяные болота, не идут глубже проекции Баскервиль-холла. Они умиляются чисто англицкой атмосферой конца XIX века, беседуют с Ватсоном, пишущим свои ежедневные отчёты Холмсу, изображают испуг, когда услышат странные звуки, доносящиеся с болот.

Не зря писал Конан Дойл: «Если жизнь и рассудок дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот». Но посвящённый припомнит песню: «О, мои дорогие подружки, не ходите на берег Ямуны, не смотрите вовек на Говинду»…

Я начну прямо с того, когда автомобиль Гермессы остановился у самой кромки болот, и предстояло одеть резиновые сапоги, чтобы идти дальше. Так воскресным вечером мы посетили обиталище Бурого Ведьмёда – я пока не буду описывать подробно ни его, ни его обиталище (его приёмную резиденцию, где он изредка людям показывается). Скажу лишь, что это очень мудрый, по-детски любопытный и вовсе не клешеногий Ведмедик под три метра ростом (если встанет на задние лапы), а его бурая шерсть отливает малиновым окрасом.

Не буду следить за слогом изложения – перейду прямо к сути. Сразу после знакомства Ведьмёд спросил меня свои певуче-ревучим голосом (вполголоса):
- Как там на Хари-Катхе? Слушают ли Катху ребятки и девчатки, что рассказывают?

Ведьмёд очень большой любитель Форума Хари-Катха. Скажу по секрету – он даже его тайный покровитель. И два раза в год, по весне, как встанет из берлоги, и осенью – прежде чем лечь спать надолго – очень интенсивно изучает форум. Иногда и среди лета почитывает – и при случае не прочь очно появиться.

Ведьмёд попросил напомнить, чтобы мы в его отсутствие, а особенно зимой, внимательно Хари-Катху слушали:
- А не то приду, пожурю ласково…, - тут он почесал лапой за ухом и продолжил, - я сам бывало, как очнусь после медвежути, только мне Интернет подключат, так сразу читать. И очень эта… Rayana мне нравится. А ещё, - (долго чешет за ухом), - Kinkari .


- Если, форумчане, будете недостаточно хорошо Катху слушать, - продолжал Ведьмёд, - то я и спать не смогу спокойно. А что такое невыспавшийся я? – Грозно рявкнул он, - это страшное дело, прости Господи… да, как там разлюбезный Бэд Лама себя ведёт? Катху слушает или не слушает?

Тут как раз умельцы подключили интернет, и Ведьмёд сразу полез на форум, полчаса рычал, кряхтел, мычал даже, а потом встал, вытянулся до самых стропил и сказал с улыбкою:
- Ох уж этот Бэд Лама! Не боится, что приду ведь, заломаю…
Говоря эти слова, Ведьмёд очень иронично улыбался, как будто вспомнил юморную вещицу, а обещание заломать было лишь так, для красного словца, для острастки.
- А то и вправду заломаю! – Сказал он уже серьёзно, подошёл к печке и мощным движеньем лапы расщепил бревно, лежвшее возле, надвое, потом начал одну половину гнуть, гнуть, пока та не пошла рваться щепами и не треснула со звуком артиллерийского залпа.
- Это я прославил так Шиву Анурага, - сказал Ведьмёд, когда стёкла в окнах перестали дрожать, - бывалоча, начнёшь его почитывать – так сразу голова на место встает. Но он, наверное, не услышал. Далеко живёт. А вот до Щёлково могло докатиться…

Ведьмед вернулся к ноутбуку и время от времени снабжал меня указаниями:
- Радамиру передай так. Уже давно просветлённые мастера говорили, что иго торговли будет становиться всё неподъёмней – всё больше оно будет поражать душу и тело самых разных людей. Вроде благое дело делал парнишка – мёдом поехал торговать в страну святых и мудрых, но не взошло над ним Солнце истины и не исцелило его… ему бы не торговать – ему бы в дар этого мёда совсем немного преподнести. Кому-нибудь из духовных искателей.

- Амбе Прити скажи: пусть внимательно книги пишет. Не только та Мать, которая детей родила, но прежде всего та, которая многих людей научила. И пусть пишет просто, без красивостей стиля и избитых оборотов в речи. Пусть время зря не теряет, не отвлекается. Ведь если по весне, встав из берлоги, не прочитаю я хотя бы одну книгу – то приду и пожурю ласково. Скажу: чем помочь тебе? Принести ль из магазина что? Иль порычать на кого, кто тебе досаждает, от дела отвлекает?

- Георгу скажи, - продолжал Ведьмёд, - скажи… но только скажи, на форуме об этом не пиши. А напиши дальше вот что…

[Лали]

СЕМИСТРЕЛЬНАЯ



Часть первая. Мать

«Тебе Самой оружие пройдет душу да откроются помышления многих сердец»
Симеон Богоприимец

Первый раз Семистрельная приснилась Антону в тот день, когда он навещал Ветку в гинекологическом отделении городской больницы, где она лежала на сохранении. Икона была расположена в углу над сестринским постом. Он спросил о ней, ответили, что больные принесли.
Раньше он не видел изображений Богородицы без Младенца и со стрелами, направленными ей в грудь. Впрочем, выйдя из отделения, он тут же о ней забыл. Но ночью увидел образ - посреди неба высоко над землей парила Богородица, и со всех сторон в нее летели стрелы. Их было так много, что небо почернело. Стрелы пронзали его как молнии, врезаясь в беззащитную грудь Девы Марии.
Она была не такая, как на иконе – а живая, в ниспадающих сверкающих одеждах и покрове, в ауре тихого сияния, и его поразило ее лицо. Никогда не задумывался, но автоматически представлял ее как Мать, а оказалось, лицо у нее совсем юное, девичье. Спокойное на иконе, во сне оно бледнело и искажалось от боли, когда очередные стрелы впивались в ее сердце.

Вскоре сестра умерла в родах. Ее гражданский муж забирать ребенка из роддома отказался и покинул город. Антон похоронил Ветку, погоревал, оформил усыновление, купил детскую кроватку и привез малыша к себе. Мальчика он назвал Федором, в честь деда, и стал о нем заботиться. Чтобы не забывал маму, повесил увеличенный портрет Ветки над его кроваткой. Отпуск по уходу за ребенком на работе дали без разговора, все о его ситуации были наслышаны, и так Антон в свои неполные двадцать два стал начинающей мамой.

Первые три месяца Фёдор, как это непременно бывает с младенцами, плакал и разрывался от крика, Антон носил его на руках с лицом темным от недосыпа и переутомления. По утрам ездил на молочную кухню за детским питанием. Записался в школу молодой матери, где внимательно конспектировал в тетрадку, как кипятить бутылочки и делать ванночки с ромашкой. Фёдора брал с собой, и каждый раз, переступая через смущение, просил женщин покормить его парня. Матери не отказывали, и Федя был единственным мальчиком, у которого было не менее десяти кормилиц. Одна женщина даже приезжала к ним с Федором домой вместе со своей дочуркой. Сначала Антон радовался, ему стало спокойней от мысли, что Федя теперь получает гораздо больше грудного молока, тепла и ласки, но потом заметил, что женщина, ее звали Аллой, потихоньку перевозит к нему свои вещи, и даже заговаривает о перестановке мебели, и попросил ее больше не приходить.

Федору уже исполнился год, можно было переводить целиком на смеси и обычную пищу. Антон брал его с собой на работу. Установил детское кресло на заднем сиденье своего такси и выезжал на линию. Федор сидел смирно, агукал и смотрел на пассажиров. Антон улыбался ему в зеркало и говорил: "Потерпи, брат, скоро уже домой".
Когда сын немного подрос, Антону стало полегче, его будто отпустило, и тогда ему снова стала являться Семистрельная.

Сны были совершенно одинаковы: чистое небо без облаков, Богородица в центре, и летящие на нее со всех сторон стрелы. Отличия были во внешности Богини: она была либо в синем платье с золотой накидкой, либо в белом с красной. Когда укрыта в золото - стрел было меньше, когда в красное - больше.
Ему всегда было мучительно больно смотреть на этот бесконечный расстрел, особенно, когда она была в красном. Замирая, он все время ждал, что стрелы разорвут ее сердце, и белое платье окрасится алым. В такие ночи он просыпался в холодном поту с затихающим внутренним криком: "Не надо!". Он успокаивал мальчика, который плакал, чутко ловя его настроение, и пил холодную воду горстями. С этим надо было что-то делать. Психиатры отпадали, он не мог довериться медицине, оставив Федора с клеймом сына сумасшедшего. Пошел в церковь, поговорил с батюшкой. Спросил, что значит, если снится «Семистрельная». Священник сказал: "Значит, грехов на тебе много, и они доставляют боль Пресвятой Богородице, она хочет, чтобы ты раскаялся, перестал грешить и зажил благостно".

Антон особых грехов за собой не помнил, но снова и снова раскручивал перед глазами полотно своей жизни, пытаясь найти на нем грязные пятна. Детство обычное, когда родители умерли, жили с Веткой вдвоем, занимался боксом, потом армия, никого не мучил, не издевался, вернулся на гражданку, работал на автобазе, купил машину и перешел в службу такси. Еще подумал - женщин не бросал, детей - тем более, не воровал, не завидовал... что еще? Почти не пьет, разве что вот курит. За что же Богородица его преследует?

Подумав, Антон купил в церкви икону "Семистрельная" и к ней еще "Казанскую Богоматерь" - она, со своей юной беззащитной красотой, была больше похожа на ту, что приходит ему во снах. Иконы сначала поставил на кухонный шкафчик, потом перенес в комнату, поближе к себе и Федору. Приобрел компьютер, подключил интернет и начал искать всё, что касается икон, в частности "Семистрельной", их историй, всевозможных мистических явлений и откровений. Узнал, что этот образ еще называют "Умягчение злых сердец", переписал текст тропаря и молитвы. Пробовал с Ней говорить на этом - Ее - языке, но слова церковнославянского плохо ложились на язык. Произносил их принужденно, без сердца, без веры. Она и не отвечала.

Сны с Богородицей стали частью его жизни. По ним можно было судить о том, что происходит в мире. В 2001 году, в ночь перед 11 сентября, из глаз Мадонны текли кровавые слезы, вместе со стрелами в нее летели острые копья, да так густо, что он почти ее не видел. Крепко прижимая к себе во сне маленького Федора, Антон ждал, что на этот раз всё - она погибнет, упадет, утыканная стрелами, разорванная на части, погребенная под грузом ненависти и зла. Но когда в потоках стрел случались бреши, он снова видел ее печальное лицо, застывшую боль в глазах, и руки, прижатые к груди.

Мучения Семистрельной не прекращались никогда. Ни на миг. Она терзалась у креста, видя страдания своего Сына. А после его Вознесения стала брать все грехи людей на себя. Любое хлесткое слово, удар, выстрел, крики ужаса и боли, все предательства, избиения и убийства, наводнения и пожары обращались в мечи, стрелы, копья, водяные и огненные струи - которые все стремились к ней. Которые она собирала, притягивала к себе магнитом души, как и было напророчено - по собственной воле. И пока живо человечество, пока оно такое, как есть, пытка Богородицы не прекратится.

Антон стал бояться засыпать. Оттягивал время, засиживался допоздна, работал, как проклятый, читал Феде сказки, пока не заплетался язык, всё, чтобы устать и спать без задних ног. Всё, чтобы не видеть этого кошмара. Ему удавалось обмануть себя, но стоило войти в нормальный режим, сны снова повторялись.

В них он обычно стоял истуканом с ребенком на руках. Когда Федя подрос в жизни, Антон опустил его на ноги и во сне. Пока Антон смотрел на расстрел Семистрельной, малыш игрался у его стоп с разноцветными камешками или убегал куда-то. Он в происходящем участия не принимал и, вроде, ничего не замечал, что было для Антона большим утешением.
Теперь, с развязанными руками, Антон попытался изменить этот вечный сценарий. Днем он мысленно общался с Марией, умоляя ее отречься: "Ты же сама этого хочешь. Что я могу поделать? Что? Я же не ангел, не Бог. Не бери людские грехи на себя, откажись, пусть получат то, что заслужили!" А ночью оставался беспомощным зрителем: все попытки перейти грань и прорваться к Ней, были бесплодными.

Из-за мучений Матери, которые он невольно воспринимал, Антон стал остро реагировать на высокие тона женских голосов – на вскрики, и даже смех. Дергаясь и нервно оглядываясь на каждый звук, он желал только одного - избавиться от этого! Если он был в чем-то виноват, то поделать ничего все равно не мог. Не мог и помочь ей, поэтому не желал понапрасну страдать и сходить с ума. Он приносил цветы в храм, жертвовал деньги, стал работать на общественных началах в реабилитационном центре для жертв семейного насилия, но понимал, что это ничего не меняет. Наверно, грехов на нем и мире слишком много.

Вечером накануне 26 августа, дня почитания «Семистрельной», Антон пошел и купил бутылку водки. Сын давно спал, а он сидел в компании иконы, которую поставил перед собой, и тупо нажирался. «Оставьте меня в покое, - твердил он. – Отпусти меня! Отпусти! Дайте пожить нормально!». Он стремился напиться вусмерть, отключиться, забыться, и гори оно все огнем. И действительно забылся коротким, смутным сном и потом долго тошнил в туалете. Выпивка и отчаяние помогли, очищенный рвотой организм ослабел, Антон повалился на пол и уснул. Богородица не приснилась.

Читать дальше:
http://zhurnal.lib.ru/e/elena_k/semistrelnaya.shtml

Сообщение отредактировал Лали - 26.8.2010, 09:12